o 650e8660de4f860a

неуклюж и неопытен, что никак не мог с ней справиться.

Вот так я оказался в городе, в чужой стороне. Я стоял на улице, которая была

выложена из правильных каменных прямоугольников, аккуратно уложенных вплотную

друг к другу. Впервые рядом со мной не было друзей и близких, и неожиданно я

почувствовал, как чтото необъяснимое сжало мое сердце и пытается вырвать его из моей

груди.

С того самого момента боль поселилась в моем сердце навсегда и не отпускала ни на

минуту, и только много позже я узнал имя этой болезни: тоска по дому. Но это слишком

мягкое название, так как словами невозможно выразить все то отчаяние, что временами

овладевало мною.

Людской поток подхватил меня, и вместе с ним я поднялся по освещенной лестнице

в просторный зал. Там толпа делилась на маленькие ручейки и уходила сквозь узкие двери

кудато в глубь здания. В дверях стоял человек, одетый в красный с золотом костюм.

Красивая женщина с ниткой застывших капель на шее протянула ему какуюто бумажку.

Мужчина порвал ее на две части, оставил себе одну половину, а вторую протянул

женщине. Я заметил похожие бумажки в руках у всех, кто подходил к дверям. Только у

меня не было ничего.

Меня толкали вперед, и вдруг случайно мое крыло оказалось внутри какогото гнезда,

словно бы нарочно пришитого к моей одежде. Это был карман брюк. На дне гнезда чтото

зашуршало. Я вынул крыло из кармана и, к своему удивлению, увидел среди перьев белую

бумажку. С трепетом я протянул ее мужчине в дверях, который привычным жестом порвал

ее на две части.

Я сохранил на память эту важную бумажку. Это был обычный проездной билет на

автобус, и только благодаря невнимательности или невероятной благосклонности билетера

я в первый же день своей человеческой жизни попал в оперу.

Я оказался в красивом высоком зале. На стенах висели длинные балконы, а весь пол

был заставлен замечательными удобными стульями с красной обивкой. На стульях сидели

чудесно пахнущие дамы с обнаженными руками и плечами и господа в изящных

чернобелых костюмах. Только тогда я заметил, что мой наряд несколько отличается от тех,

что были вокруг, и что на меня смотрят с удивлением и даже с некоторым осуждением. Не

знаю, было ли это связано только с одеждой или же со всем моим внешним видом. Вокруг

стоял приглушенный шум. Дрожа от страха и волнения, я осторожно присел на

ближайший стул.

Стулья стояли таким образом, что все сидящие смотрели на большой тяжелый

занавес впереди. Мне хотелось встать и посмотреть, что же скрывается за этим занавесом,

но тут свет стал гаснуть и откудато послышались удивительные звуки. Таких я никогда

раньше не слышал. Ни море, ни ветер, ни птица, ни человек – ничто из того, что я знал до

этого, не могло издавать таких звуков.

Я забыл обо всем, что меня окружало и тревожило. Казалось, у меня выросли новые

крылья, шире и легче прежних. Боль в груди утихла, и я прикрыл веки. Перед глазами

вставали невероятные цветные картины. Во всем были виноваты звуки, которые лились,

ширились, поднимались вверх и вновь опускались на землю. Они стонали, смеялись и

звенели.

Впервые в жизни я повстречался с музыкой.

Это был великий день для меня. Я смотрел на сцену и верил, что все это правда:

козни Царицы ночи и доброта Сарастро, предательство Моностатоса и те испытания,

которые выпали на долю Тамино и Папагено… Больше всего я сочувствовал Папагено,

потому что он, как и я, был одет в перья и был отважным и веселым, хотя и не таким

умным и красивым, как Тамино.

О, прекрасные звуки! Кто бы мог поверить, что их можно услышать наяву. Они

рождались в глубине тромбонов и труб, на кончиках смычков струнных инструментов, в

чашечках колокольчиков Папагено, они создавались голосом. Всё эго было для меня

доказательством величия, благородства и красоты человека.

Я клял свою судьбу, которая дала мне при рождении птичье тело. Я получил от нее

огромный неуклюжий клюв вместо маленького аккуратного носа и волшебного голоса,

которым можно было петь и вести остроумные беседы. У меня были короткие и толстые

лапы с широкой перепонкой между пальцами, а не длинные и стройные ноги, как у

Тамино. У меня были громадные крылья, а не руки, способные творить такие чудеса, о

каких птицы не могут даже мечтать.

Но музыка придала мне уверенности в себе. Я понял, что в моих силах изменить

судьбу и взять свою жизнь в свои крылья. Я не родился человеком, но могу стать им.

Когда Папагено запел:

О, если б я был мышью,

Я спрятаться бы мог, –

мой внутренний голос вторил:

О, будь я человеком,

Создал бы новый мир!

Но потом я позабыл о себе, о том, где родился и кем хотел стать. Я весь превратился

в слух, и все тело мое наполнилось радостью и надеждой. Я стал частью хора, который

пел:

Какие чудесные звуки,

Какие прекрасные песни!

Никогда и нигде я не слышал доселе

Ничего милей и прелестней!