o 18466e8fb342a663

кромке до Семёновской сопки. Крутой подъём меня не остановил. Я без задержки, ни разу

не передохнув, одолел его, подтягиваясь за толстую стальную проволоку, закреплённую на

вершине. Северный более пологий склон сопки, на подошве которой, собственно, и

начиналось предместье Октябрьска, был расчищен.

Леспромхозовский Октябрьск превосходил Кривую Падь и по размерам и по количеству

постоянных жителей. Население приближалось к полутора тысячам человек. В посёлке

имелись больница, аптека, дом культуры и школа-десятилетка. При ней располагалась

неплохая библиотека.

Забыв о своих делах, я почти бегом устремился в поликлинику, занимавшую отдельно

стоящее на территории больницы двухэтажное, рубленое из бруса, здание. В регистратуре

пришлось записаться на приём к доктору Мирошенко. Отстояв очередь, за полчаса до

закрытия поликлиники постучался в кабинет врача. Оксана в белом халате выглядела не

менее элегантно, чем в вечернем платье. Склонившись к столу и подперев ладонью щёку, она быстро заполняла бланк. Мне показалось, что со времени нашей последней встречи

девушка похудела. Под глазами как будто проступили тени. Сердце моё наполнилось

нежностью. Стараясь проглотить застрявший в горле комок, я стоял, опустив руки по

швам, и молчал. Оксана подняла глаза от бумаг и долго-долго смотрела на меня, не мигая.

- На что жалуетесь, больной? – наконец спросила она.

- Сердце, доктор… Ноет и ноет… Ни дня, ни ночи покоя нет…

- Сердце надо беречь, - глядя мне в глаза, серьёзно ответила девушка.

Мы долго гуляли в этот вечер по берегу. Море с тихим шорохом ласково трогало льдины, лежащие за чертой прибоя, пылал закат. Лёгкий влажный ветерок шевелил выбивающиеся

из-под шапочки волосы девушки. Я никак не мог наглядеться на её тонкое задумчивое

лицо, тонул в синеве грустных, чуть прикрытых ресницами глаз. Чувствовал руку, мягко

опирающуюся на мой локоть, бедро, касавшееся меня. Это было какое-то наваждение,

колдовство. Мне казалось, что я понимаю сейчас молчание гор, шелест тайги, шорох

прибоя, пронзительные крики чаек, шёпот ветра и усталую тишину заката…

И полонила моё сердце Оксанка-докторша. Забыл я и отчий дом, и друзей-товарищей, и

свою дененощную работу, еще не так давно делавшую меня счастливым. Уже не

спрашивая, нас соединяли телефонистки. Они на память знали, как мы работаем, и

прикидывали по времени, дома ли врачиха и молодой механик, или всё ещё на работе?

Петр Ильич, капитан прикомандированного к рыбобазе сейнера, стоило мне показаться

перед заходом солнца на пристани, прятал в бездонный карман штормовки принесённую

мной бутылку спирта и рявкал в переговорную трубу: «По местам стоять! С якоря

сниматься! Машина, самый малый вперёд!». До Октябрьска всего лишь восемнадцать

километров морем.

Когда Оксана выбиралась в Кривую Падь, мы, бывало, не спали по трое суток.

- Что-то, Михал Андреич, у вас глазки совсем провалились, - шутили сезонницы.

- Нельзя так много работать… Хи-хи-хи! Высохли уже совсем, почернели, на грача

похожи стали…

А я носился по цехам без устали, не чуя под собой ног. И всё у меня, как никогда,

спорилось и ладилось…

*

Когда я пытаюсь восстановить в памяти те мгновенно пролетевшие четыре месяца, то с

удивлением понимаю, что, кроме Оксаны, ничего из происходящего вокруг, не могу

вспомнить.

Какие-то вспышки счастья, обрывки, отдельные картинки… Как за рулём отцовского

мотоцикла, когда ночью превышаешь все допустимые пределы скорости: дорога

становится узкой, окружающее сливается в разноцветное пятно, а перед глазами - только

освещённая фарами серая лента асфальта, стремительно летящая тебе навстречу. И такое

же упоение…

*

- Ты же знаешь, что я никуда не уйду… Я просто не смогу прожить эту ночь без тебя… Я

искал тебя, ждал… А ты меня гонишь…

- Закрой дверь… Сними очки… Можно, я потрогаю твои губы?.. Подожди, я сама…

Прошу тебя, не торопись…

*

- Как его зовут? – закуривая вторую папиросу подряд, поинтересовался я.

- МышкО, (она меня сразу же стала так называть) ты не знаешь, куда могли подеваться

мои тапки?

- Как его зовут?..

Оксана какое-то время молчит, собирая разбросанную по всей комнате одежду, затем,

вздохнув, тихо отвечает:

- Его зовут Степаном, мы вместе учились в школе.

- Ты его любила?

- Не знаю, - укладывая волосы, Оксана держит во рту шпильки, и голос её звучит

невнятно: «ненаю».

- Тогда казалось что, да… любила, - справившись, наконец, с непослушными волосами, поясняет она.

- Я была глупой девчонкой…

- И что было потом? Ты только не подумай, что я тебя ревную к прошлому, - спички, почему-то ломались и не хотели зажигаться.

Оксана, обойдя кресло, обнимала сзади, положив подбородок на мою голову. Сидеть в

этом положении неудобно, и я с трудом удерживался от того, чтобы не сбросить с себя её

руки…

- Потом?.. – Оксана, наконец, отпустила меня.- Потом я уехала учиться в Киев. А Стёпа

поступил в военное училище в Херсоне, - она, рассказывала, надевая пальто в прихожей, а

я всё так же сидел на стуле, отвернувшись к окну.

Вернувшись в комнату уже одетая, продолжила:

- Мы после школы и не встретились ни разу. Зачем-то продолжаем писать друг другу.