o 18466e8fb342a663

Догнать, убить, принести домой, к очагу!.. И ни одной мысли… И ноги бегут сами по себе, перескакивая через валуны, и руки сами отводят от лица ветви, а глаза видят в полной

темноте…

Перемахнув с лету ручей, я засветил фонарик и уже потихоньку, с заряженным

наизготовку ружьём, стал неспешно продвигаться вперёд.

Она лежала в двух шагах от брода, вытянув вперёд нежную шею и неловко подвернув

ноги. Оленуха-кабарга, молоденькая. Шёрстка буровато-коричневая. От шеи к груди

тянулась светлая «манишка». На боку беспорядочно разбросаны серые пятна. Длинные

острые уши, малюсенький хвостик… Из-под ключицы толчками била алая кровь. Пуля,

скорее всего, перебила артерию.

Когда я подошёл вплотную, она приподняла головку и посмотрела на меня:

- Что же ты творишь, человек? - спрашивали глаза умирающего животного.

- Ё-ё-клмн!.. Мы же самку завалили!.. Вот беда!.. - Толик никак не мог отдышаться.

А меня отшатнуло и скрутило в желудочном спазме. Долго-долго выворачивало

наизнанку…

Когда я смог разогнуться, нашарил свалившееся под ноги ружьё и изо всей силы ударил

стволами о лиственницу. Курок сработал, выстрел - и ружьё вырвало из рук.

По пути к лодке я расстегнул патронташ с прикреплённой к нему финкой в чехле и бросил

в ручей.

Я долго сидел на борту «Казанки», опустошённый до предела, и курил, вслушиваясь в

неодобрительное молчание Океана…

Толик подошёл минут через сорок.

- Андреич, я мясо поделил, – он сбросил с плеча мягко чмокнувший рюкзак с моей долей.

Меня опять замутило.

- Нет, ненормальные вы всё же, городские, - устало вздохнул Толик.

- Меня вон тоже за малахольного держат, но вы – вообще! Взяли – ружьё поломали! Как

жить-то будете?..

- Толик… - сгрёб я его за грудки. - Она пить шла. На водопое даже волки телят не

трогают… Не буду я жрать это мясо!

Больше я на охоту не ходил…

А вскоре и Толик вынужден был поставить моторку на прикол.

А дело было так.

Проклиная «сухой закон», кривопадские мужики гоняли за водкой в Октябрьск. Ременюк, как владелец моторки, был в авторитете.

В один прекрасный вечер Люба Ременюк – Ременючка, как её называли поселковые, –

встретила-таки своего благоверного на берегу, лопнуло у неё терпеньюшко…

Долго стояла Люба, скрестив руки на могучей груди, и смотрела, как прыгала по волнам

"дюралька" с одинокой фигурой мужа на корме. Как ткнулась «Казанка» носом в песок, а

Толик, по инерции сунувшись вперёд, упал на рюкзак с водкой и захрапел. Как мужики, опасливо косясь на одинокую в развевающемся на ветру сарафане фигуру женщины-

великанши, разбирали свои оплаченные бутылки…

Когда все разошлись, Люба отвинтила от транца лодки двадцатипятисильный «Вихрь»,

легко вскинула его на плечо, взяла в левую руку полупустой бензобак и поднялась на

причал. Свою ношу она сбросила в волны с головного ряжа пристани, в самую глубь.

Потом так же неспешно спустилась к воде, сгребла подмышку своего непутёвого и

поволокла домой. Ноги Толика выписывали кренделя, а голова моталась из стороны в

сторону.

- Любаш, что, твой опять нажрался? – поджала губы встречная бабёнка.

- Мой хотя и выпивает, но дизелистом работает и стихи наизусть знает… А твой, как был в

молодости «нижним пильщиком», так им и остался… - отбрила товарку Люба.

Глава 9

В ту осень в центральной части острова стояла небывалая жара. Температура воздуха в

отдельные дни достигала тридцати пяти градусов. В таких условиях рыбу приходилось

принимать и перерабатывать без задержки. Едва получив по рации сообщение о подходе

очередного сейнера, дежурный дизелист на электростанции включал рубильник, над

посёлком рыдала сирена и, как в военное время, все свободные от дежурства работники

рыбобазы тянулись на пристань. Сирена звучала днём и ночью, в выходной и в

«проходной», как здесь говорили, со временем никто не считался.

Несмотря на чудовищную нагрузку, я ежедневно, не дожидаясь, пока принесут письмо

домой, забегал на почту. Ждал весточки от любимой. И целый месяц, дважды в день, в

ответ на мой вопросительный взгляд почтовые девушки пожимали плечами.

В одно хмурое утро, наконец, получил письмо… из дома, от мамы:

«Здравствуй, Мишенька, прости, что долго не отвечала.

Двадцатого августа умер папа… Инфаркт. Ты знаешь, он последнее время жаловался на

сердце. Я тебе специально не написала сразу, боялась, что бросишь всё и прилетишь на

похороны. А у тебя работа, должность… И так это далеко, какие деньги нужны на билет?..

Не волнуйся, папу похоронили хорошо. За городом, на Всеволожском кладбище. Народу

пришло много: все наши, с работы, из Совета Ветеранов венок принесли… Люди

хорошие, папу уважали… Место хорошее выбрали: песочек, сосновый лес… Вчера

исполнилось девять дней, приехали...

Здоровье у меня - не очень. Голова кружится. Ничего, справлюсь… Главное, чтобы у тебя

всё было хорошо…

Очень по тебе скучаю…»

Я посчитал: папа умер в тот день, когда мы с Толиком были на охоте…

«Как же так?.. Бедная мама!.. Это мне за оленуху!» - метался я один по горнице…

Оксана не писала… Ни одного письма за всё время, ни строчки…

Я не находил себе места, я чувствовал, что-то произойдёт ещё. Не зря же говорят:

"Пришла беда - открывай ворота".