o 18466e8fb342a663

За туманом

Повесть, склеенная из осколков.

Я начинал это повествование, как цепочку забавных историй.

Не подозревал, что, разрастаясь, оно превратится в мое

прощание с молодостью.

Михаил Бутов. Свобода.

Эх, Сахалин-батюшка!!! Моя любовь и моё проклятье… Вспоминаешь ли хоть иногда

непутёвого своего пасынка, колесившего по просторам твоим сорок лет тому назад в

попытке отыскать счастье, а, может быть, пытаясь от себя убежать?

Ты снишься мне все эти долгие годы, пролетевшие как миг.

Не могу забыть твои крутые, лесистые, осыпающиеся сопки. Глубокие распадки,

раскрывающие объятия навстречу солёному морскому ветру. Снежные бураны,

заметавшие за ночь дома по крыши. Слепящий мокрый снег, секущий лицо. Хмурое и

дождливое, холодное на севере, и нестерпимо жаркое, как в субтропиках, - на южной

твоей оконечности, лето. Берега, усыпанные частоколом выброшенных штормом брёвен,

серых, просоленных, изрезанных забитыми галькой продольными трещинами,

облепленных гниющими водорослями. Неистребимый запах рыбы, солярки и горящего

каменного угля. Деревянные тротуары. Твоих жителей: суровых, ярких, грубоватых и

непосредственных. Дышащий влажными ветрами Великий Тихий океан, так похожий

характером на человека. То мирно спящий, усталый и умиротворённый. То

разыгравшийся, весёлый и озорной от избытка силы. То вздорный и упрямый, в ярости

уничтожающий всё, до чего сумел дотянуться, способный лишь ломать и крушить. То

вновь спокойный, уверенный в себе гордый старец, умеющий любить и прощать.

Чувствую во сне вкус морских брызг и далёкой молодости на обветренных губах своих...

Здесь я любил. Здесь - возмужал.

Нет краше времени, чем юность. Зовёт меня в то время неугомонная память.

Вас, родившихся в другой уже стране, на другой планете, приглашаю попутешествовать со

мной во времени.

Поверьте, мы были такими же: страдали и радовались, ненавидели и любили, верили,

надеялись и ошибались.

И сердца наши были открыты.

Глава 1

Человек я упрямый и избалованный. С самого раннего детства такой. Мне, если что

захотелось, хоть из-под земли достань. Как говорится, вынь да положь!

Это у меня от мамы.

Отец, тот деликатный был, мягкий, хотя и прошёл с боями две войны: Отечественную и

Японскую. Работал слесарем на заводе, вечерами сочинял стихи, а по выходным любил с

удочкой посидеть на тихой речушке или в лес сходить по грибы. Совсем маленькому читал

мне «Конёк-горбунок» Ершова, когда я чуть подрос - сказки Пушкина.

В доме всем заправляла мама, добрая, любящая, но властная донельзя и чрезмерно нас с

отцом опекающая.

- Мишенька, надень шарфик, золотце, сегодня ветер.

- Хорошо, мама.

- В восемь часов чтобы был дома! - с металлом в голосе. - По лужам не бегай.

- Ладно, мама.

Шарф прятался в рукав отцовского пальто, а домой я возвращался в десятом часу вечера с

мокрыми ногами. Просто так, из чувства противоречия.

Да, зовут меня Буров Михаил. Родился в Ленинграде пятидесятых, на Охте, фабричной

окраине города. Жизни тогда учились во дворе. Родители много работали (в те годы –

шесть дней в неделю, отпуск короткий, двенадцать рабочих дней). С детьми в то время не

нянькались – одел, обул, накормил, нос вытер - и ладно. Разве что моя мама всё старалась

единственного сыночка заслонить «крылом» от мира.

Ленинградские послевоенные дворы… Все друг друга знали, здоровались, как в деревне.

Какая-нибудь тётя Тося конфеткой угостит, а дядя Вася, тот мог и уши надрать, если за

дело, конечно.

Забросишь, бывало, портфель домой, схватишь кусок булки, посыпанный сахарным

песком, и - скорее на улицу, пока не засадили за учебники. Не успеешь выскочить из

подъезда, пацаны кричат хором скороговоркой:

- Сорок восемь, половинку просим!

И булка делилась на всех, иначе к тебе прилипнет обидное: «жадина-говядина».

Мальчишки играли в войну. Что и немудрено, война долго ещё будет жива в памяти людей.

Фильмы в кинотеатрах ставили про войну, книги писались о войне, половина детей во

дворе росли без отцов, не вернувшихся с фронтовых дорог. Поделившись на «наших» и

«немцев», носились мы с самодельными автоматами по двору, распугивая игравших в

классы и прыгалки девчонок.

- Тры-ты-ты-ты-ты… Лёха, убит!

- Так нечестно, ты подглядывал…

«Немцами» никто быть не хотел.

- Давай на «морского»?! Раз. Два. Три.

Выбрасывали растопыренные пальцы. Толкались, хватали друг друга за грудки, спорили.

Девчонки, те считались красиво:

- На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной…

-А мы - или на «морского», или лаконично:

- Шишел, мышел – вышел!

В детстве меня дразнили Буром, не только по фамилии, но и за нрав, за умение пробивать

лбом стены. Большие мальчишки не трогали, не связывались со мной. Однажды во дворе

заступился за неуклюжего рыхлого Вовку Самойлова, соседа по коммуналке. Играли в

лапту. Вовку тогда «заводили». Он не сдавался, но чувствовалось, что был уже на пределе.

Грязная мордашка кривилась, плечи опустились, на глаза наворачивались слёзы. Без

лишних слов я вырвал из его рук «арабский» мячик и изо всей силы запустил им в самого

здорового, второгодника Игизбаева.

- Води!