o 0a115616b968c99b

посмотрел на седину в черных косах, на резкие морщины вокруг красивого рта. «Двадцать

шесть лет ей , Господи, - прошептал про себя Петя.

Он вдруг, всем телом, вспомнил сентябрьскую, теплую ночь в Лавре, и ее ласковый шепот:

«Да, пан, милый, вот так, еще, еще, как хорошо!».

-Пани Марина, - он откашлялся, - меня зовут пан Петр, государь Михаил Федорович

приказал вашего сына в отдельную келью перевести. Но вы не волнуйтесь, я за ним

присматривать буду».

Она отложила Писание и подняла глаза – цвета дымного неба, грозовых туч, огромные,

обрамленные черными ресницами глаза.

- Te sunt eius filius, - сказала она, по латыни.

Петя кивнул и повторил: «Все будет хорошо, пани Марина».

-Янушка, - она поцеловала мальчика в лоб, - ты иди с паном Петром, пожалуйста. Слушайся

его, и мы скоро увидимся. Не бойся, милый мой.

Мальчик обнял ее, и, прижавшись к плечу, помотал рыжей головой: «Нет, нет, я с вами! С

вами!»

-Пожалуйста, Янушка, - она нежно покачала ребенка. «Мама тебя просит, счастье мое. Иди,

мой мальчик хороший».

Петя почувствовал прикосновение ладошки мальчика и вдруг сказал: «Пани Марина...»

-Тот же голос, да, - поняла она и тихо, едва слышно спросила: «То вы были пан Петр, тогда,

давно, в Лавре?»

Он опустил рыжие ресницы, и, наклонившись, прижался губами к жесткой, потрескавшейся,

маленькой руке.

На пороге Петя обернулся – Марина перекрестила их, и Ванечка, вдруг, вывернувшись,

бросившись к ней, закричал: «Матушка!»

-Иди, милый, - она опустилась на колени, и подтолкнула его к выходу. «Иди, мальчик мой,

мой Янушка..., - Марина протянула к нему руки, и Петя, подняв ребенка, сказал ему: «Я с

тобой побуду, Янушка, расскажу тебе про замки, как мама это делала».

Уже заходя в маленькую келью, он взглянул назад, - трое стрельцов закрывали за собой

дверь камеры, где осталась Марина.

-А что матушка? – озабоченно спросил мальчик, осматривая белые стены. «Тут везде можно

рисовать, пан Петр? – спросил он.

Петя прислушался – низкий, злобный женский крик: «Нет, нет, оставьте меня, нет!» сменился

чьим-то смехом. Потом все затихло, и он, сжав зубы, заставив себя не думать о женщине,

что стоя на коленях, благословляла сына, ответил: «Я тебе что-то принес, Янушка».

-Бумага, - зачарованно сказал мальчик, чуть касаясь белого разворота маленькой тетради.

«Как у матушки в Писании. Но там рисовать нельзя, - озабоченно добавил он. «Матушка не

разрешает!»

-А тут – можно, - Петя устроился на каменном выступе, и улыбнулся: «Иди сюда».

Ванечка привалился к его боку, и, все еще гладя тетрадь, спросил: «Тоже углем рисовать?»

Петя достал из кармана кафтана серебряный карандаш и увидел, как засветились счастьем

глаза брата. «Расскажите, пан, - попросил Ваня, проводя линию, - твердо, уверенно. «О

замках. А я нарисую».

-Я тебе лучше расскажу, - Петя поцеловал мягкие, кудрявые, как у херувима, волосы. «О

городе, который весь на воде, Янушка».

-Сказка, - улыбнулся мальчик, набрасывая очертания морского залива с лодками на нем.

-Нет, - тихо ответил Петя, чуть не добавив: «Скоро увидишь».

Он говорил, изредка поглядывая в тетрадь, узнавая купола церквей, и набережную лагуны, а

потом Янушка зевнул, и, положив щеку на рисунок, устроившись у него на коленях, попросил:

«Я посплю, а вы еще расскажите, пан».

-Конечно, - Петя прижал его к себе и долго сидел, говоря, слушая спокойное, ровное

дыхание брата, гладя его рыжую, словно солнце, голову.

Марьюшка приоткрыла дверь горницы и долго смотрела на спящего мужа. За распахнутыми

ставнями было еще серо и туманно, солнце едва всходило и купола Крестовоздвиженского

монастыря были окутаны белой дымкой.

-Даже птицы еще не пели, - Марьюшка выглянула во двор. Ворота были уже закрыты, и она,

прищурившись, еще успела увидеть трех человек, что шли вниз по Воздвиженке – двое были

высокими, крепкими, а парнишка между ними – маленьким и легким.

-Воду Марфа Федоровна взяла с собой, на груди спрятала, - подумала Марьюшка. «Господи,

ей же там цельный день лежать, до ночи, с Ванечкой. А если очнется он, раньше, чем надо?

А если заметит кто-то?»

Девушка перекрестилась, и, присев на кровать, взяв большую руку мужа, поднесла ее к

щеке. «Пора тебе, Петруша, - сказала она тихо, потянувшись, поцеловав его в губы.

Он, не открывая глаз, прижал ее к себе и полежал просто так, вдыхая запах свежего хлеба и

трав. «Да, - сказал Петя, целуя белый, нежный висок. «Да, я сейчас. Ты собери мне что-

нибудь, для Ванечки, пряников каких-нибудь, питье же горькое».

-Петя, - едва слышно сказала девушка, так и не отрываясь от него, - тебя же опосля этого

вся Москва ненавидеть будет.

Юноша невесело усмехнулся: «А что делать, Марьюшка – иначе нельзя. Я Ванечку вызвался

на помост вести – значит, мне и надо. Он такой мальчик хороший, - Петя вдруг, ласково

улыбнулся, - и рисует – даже лучше, чем Степа в детстве. Я ему о Венеции рассказываю».

Марьюшка вздохнула, и, гладя его по щеке, сказала: «Ну, спускайся вниз, на поварню».

Он умылся, и, одевшись, уже взяв саблю, почувствовав под пальцами холодные грани

сапфиров на рукояти, наклонился над колыбелью сына. Феденька спал, пристроив рыжую