o 0a115616b968c99b

же пытали там, в приказе Разбойном». Он передал брата высокому, мощному палачу. Тот

одними губами сказал: «Все будет, как надо», и Петя, опустив рыжие ресницы, сбежав вниз, -

принял от холопа поводья своего гнедого жеребца.

Михаил Федорович уже был в седле – окруженный ближними боярами. «Молодец, Петр

Федорович, - царь похлопал его по плечу. «Это ты, верно, придумал, - Заруцкого с Мариной

опосля ребенка вывести. Они уж о Воренке и забыли, вона, - царь кивнул, - навозом их

закидывают. Ну, - он махнул унизанной перстнями рукой, - начинаем.

Дьяки, развернув грамоты, стали выкрикивать, царский указ. Петя посмотрел на Марину –

она стояла, привязанная к столбу, с непокрытой головой, ветер шевелил черные, с

проседью, локоны.

-Шлюха! – заорали из толпы. «Блядь польская, подстилка!»

Михаил Федорович поманил его к себе и усмехнулся: «Сия Марина, я смотрю, истаскалась

вся, за те три дня, что мы от нее Воренка отсадили, там как бы ни сотня стрельцов ее келью

навестило. Ну да впрочем, она и раньше – не первой молодости была».

Палачи раздели Заруцкого, и, приподняв его, стали насаживать на кол. «Когда он тонкий, -

царь внимательно следил за лицом атамана, - сие лучше, дольше мучаются. И правильно,

что дощечку прибили, пусть, - Михаил Федорович рассмеялся, - отдохнет».

Заруцкий, почувствовав боль, стал вырываться и кричать – отчаянно, пронзительно. Петя

посмотрел на спокойное лицо женщины – она стояла, смотря куда-то вдаль, поверх

темноволосой, окровавленной головы атамана. «Так близко от нее кол, - подумал Петя, - она

же рукой до него дотронуться может».

Безумный, безутешный вой пронесся над площадью, брызнула кровь, и Петя увидел, как

обмякло на колу тело мужчины. Ему на голову вылили ведро воды, и толпа, заволновавшись,

засвистела: «Предатель, сука, наймит польский!»

-А теперь, - Михаил Федорович поиграл перстнем, улыбаясь, - сына ее вздернем, а она пусть

смотрит. Раз Заруцкий на колу ее не разжалобил, может, хоть тут слезу прольет.

Петя увидел серые, спокойные глаза женщины и вдруг вспомнил другие – синие, такие же

пустые, без выражения, глаза своей матери. «Разум угас, - подумал он горько, - может, так

оно и лучше».

Палач, придерживая клонящегося на бок ребенка, надел ему петлю на нежную, белую шею.

«Смотри-ка, - хмыкнул царь, - так и не проснулся». Деревянная подставка полетела куда-то

вбок, ребенок закачался на веревке, и тут же – толпа ахнула, - она оборвалась. Доски

помоста проломились, мальчик полетел вниз, и Петя услышал сильный, красивый голос, что

кричал откуда-то сверху, от Троицкой церкви: «Пощады!»

-Михайло Данилович, - понял он. «Пощады! Пощады!», - заорала толпа, и тут же кто-то

истошно завизжал: «А ну не лезь в кошель ко мне, сука! Держи вора!».

Царь поморщился, кивнув стрельцам, и шепнул Пете: «Ничего сделать не могут, безрукие,

веревка крепкую и то – не нашли. Сходи на помост, Петр Федорович, глянь, что там с

Воренком. Пусть достают его и вздергивают обратно».

Палач уже вылезал из дыры с телом мальчика на руках. «Разбился, ваша милость, - сказал

он хмуро. «Царь велел – все одно вешать, - махнул рукой Петя и добавил: «Только веревку

поменяйте». Маленький труп вздернули вверх и Петя, наклонившись, посмотрев в серые,

пустые глаза женщины, шепнул:

-Est vivere.

-Bene, - он увидел, как разомкнулись искусанные, запекшиеся губы. Петя сошел с помоста, и,

вскочив на коня, наклонился к уху царя: «Сказал ей, что жив Воренок».

-Ну, я же говорю, - рассмеялся Михаил Федорович, - хитрый, как лиса. Молодец, ну, - царь

благочестиво перекрестился, - теперь и за пани Марину примемся.

Помост был залит кровью – тяжелой, поблескивающей под жарким, летним солнцем. «Тут

уже не понять, - где Заруцкого, а где – ее, - подумал Петя, глядя на то, как палач

отбрасывает в сторону вырванный язык женщины. Она даже не закричала, - только

бессильно склонила растрепанную голову вниз, на грудь, и палач, приподняв ей подбородок,

взяв у подручного раскаленный прут – выжег серые, большие глаза.

Кровь закапала на утоптанную копытами землю, и толпа за цепью стрельцов,

зашевелившись, заволновавшись, крикнула: «Так ей и надо!».

Петя поднял голову и увидел, как кружится воронье в жарком, раскаленном небе. Серая

голубка вдруг пронеслась среди стаи черных птиц, и, развернув крылья, ушла в

бесконечный, синий простор над Москвой-рекой.

-Господи, дай ей покой вечный, - горько подумал Петя и услышал веселый голос царя:

«Заруцкий тако же – к вечеру сдохнет, тогда пусть их всех увезут отсюда, и зароют, с

отбросами какими-нибудь. Поехали, бояре, я проголодался уже».

Михаил Федорович пришпорил белого жеребца и тихо сказал Пете: «Молодец ты сегодня

был, держи, - царь стянул с пальца перстень с рубином, и направил своего коня к

Фроловским воротам.

Кровь капала через щели в досках, и Марфа, притянув к себе Ванечку, укрыв его своим

кафтаном, приложила пальцы к запястью мальчика – сердце билось ровно и размеренно, и

женщина, перекрестив его, обняв, - застыла, - слушая шум расходящейся толпы, скрип

виселицы и карканье воронья, что уже спускалось на помост.