o 0a115616b968c99b

семья ваша...

Он усмехнулся и ответил: «Нет уж, мужики. Мне к своей семье вернуться надо. Ну, - он

пожал всем руки, - с Богом. Москву на вас оставляю».

-Сейчас гуся принесу, - поднялся Никифор, - и поговорим о сем деле, у церкви Троицкой.

Волк улыбнулся, и, на мгновение, закрыв глаза, сказал себе: «Все получится. Не может не

получиться».

Царь Михаил Федорович заканчивал обедать. Уже перестелили жирные, забросанные

костями парчовые скатерти и стольники, неслышно двигаясь, стали разливать в золотые

бокалы холодное греческое вино. Принесли блюда с пряниками, медовыми сотами,

марципаном и леденцами, и выложенные шелком решета с лесными ягодами.

-Петр Федорович, - государь откинулся на спинку своего кресла, и, полюбовавшись игрой

летнего солнца в прозрачном, белом вине, чуть отпив, продолжил: «Ты бы сходил к пани

Марине, все ж ты у нас с отцом ее виделся в Польше, перед тем, как умер он. Передал бы ей

благословение батюшкино, отеческие наставления, - царь не выдержал и расхохотался.

Петя подождал, пока за столом стихнет смех и спокойно кивнул: «Хорошо, государь. А все

же, если мне будет позволено сказать – Воренка бы от нее отсадить надо, пусть отдельно

побудет».

-Все же дитя, - услышал он чей-то голос, - четырех лет нет еще, как его от матери

отрывать…

Государь помолчал, играя большим, алмазным перстнем. «Как от суки щенят отымут, - тихо

сказал он, - так воет она, мечется, по углам тычется. Правильно Петр Федорович говорит –

пусть Воренка отсаживают, сие для пани Марины больно будет, все ж какая-никакая, а мать.

-А я хочу, - розовые, тонкие губы улыбнулись, - чтобы страдала она. Посему и там, - государь

махнул ухоженной рукой в сторону Троицкой церкви, - сначала Заруцкого казним, опосля

сего – Воренка, а потом уже и с пани Мариной разберемся.

-Так его вести на помост надо будет, - хмуро сказал князь Пожарский. «То ж дитя, кто на себя

сие возложит?»

-Я и возложу, - Петя посмотрел в голубые, холодные глаза Михаила Федоровича. «Опять же,

государь, ежели Воренок ко мне приобыкнет, он спокойно на помост пойдет. А не то кричать

будет, плакать, - нам сего не надобно, мало ли в толпе жалостливых баб найдется».

-Дело говорит, - царь с хрустом разгрыз леденец. «Молодец, Петр Федорович, хитрый ты у

нас, ровно лиса».

-Со шведами бы сия хитрость пригодилась, - буркнул кто-то из бояр, - на переговорах, а не

для того, чтобы ребенка на глазах у матери вешать.

Михаил Федорович помолчал и внезапно, хлопнув холеными ладонями, крикнул: «Стрельцов

сюда!»

Толстый, бородатый боярин сполз с лавки и, уткнувшись головой в персидский ковер,

пробормотал: «Не подумав, сказал, государь, вырвалось...»

-Вырвалось, - Михаил Федорович отпихнул его ногой в изукрашенном каменьями

сафьяновом сапоге, и сказал стрельцам: «Нож мне дайте и держите его, он сейчас тоже –

вырываться будет».

Стрельцы навалились на плечи рыдающего человека, и Петя безучастно посмотрел на то,

как царь, подцепив кончиком кинжала ноздрю, рвет ее – с хрустом. Боярин истошно завопил,

брызнула кровь, и Михаил Федорович, ударив его с размаха кулаком в рот, отряхивая руку,

сказал: «И чтобы передо мной не появлялся больше, я люблю людей, кои сначала думают –

а потом говорят. Да и уродом ты стал, - он легко, весело рассмеялся и, вымыв руки в

принесенном стольником серебряном тазу, велел: «Пойдем, Петр Федорович, напишу тебе

грамотцу к стрельцам, что пани Марину охраняют».

Царь задержался на пороге палат, и, поморщившись, глядя на пятно крови, расплывавшееся

по ковру, бросил: «Прибрать тут все!»

Петя наклонил голову, и, шагнув вслед за стрельцом в сырой, подземный, освещенный

редкими факелами коридор, поежился: «Июль на дворе, а тут – как в склепе. Господи,

бедное дитя, второй месяц солнца не видел».

-Мы пока келью подходящую найдем, - сказал стрелец, остановившись у мощной,

деревянной двери. «Ну да впрочем, недолго ему там быть, - мужчина рассмеялся, дохнув на

Петю запахом водки и лука. «Сие хорошо, боярин, что государь решил дитя перевести. Там у

них есть свеча, но держите, - он снял факел со стены и протянул Пете.

-Почему хорошо? – Петя отбросил сапогом пробегавшую мимо крысу, глядя на то, как

стрелец открывает дверь.

-Так, - темные глаза похолодели, - хорошо. Идите, - он кивнул, - мы позовем вас, как готово

все будет.

Петя незаметно перекрестился и, подняв факел, шагнул внутрь.

Он огляделся и замер на пороге – беленые стены кельи были изрисованы углем. Высокий,

крепкий рыжеволосый мальчик в потрепанном кафтанчике обернулся, и, побледнев,

испуганно сказал: «Я не буду!»

Петя посмотрел на голубые, играющие золотыми искорками глаза, и услышал усталый,

тихий голос: «Иди сюда, Янушка, милый мой».

-Это ничего, - проговорил застывшими губами Петя. «Господи, одно лицо с батюшкой, -

подумал он. «А что ты рисуешь? – спросил он у мальчика.

-Замки, - вздохнул ребенок. «Матушка мне рассказывает, а я – рисую. Я буду их строить.

Потом, - добавил он, и, отложив уголек, подбежав к матери, спрятал голову у нее в коленях.

Она сидела у рассохшегося стола, в простом, сером сарафане, с непокрытой головой. Петя