o 0a115616b968c99b

-Божий день, - подумал он нежно. «День отдыха, никто не будет работать, а завтра все

вернутся к своим трудам и делам. И я тоже – уже к индейцам надо ехать, вверх по реке на

лодке, и там еще идти, до их поселения. Ну, ничего, их язык я уже знаю немножко,

объясниться могу. Два месяца мы уже здесь, как время летит. Ну, ничего, обустроимся, с

Божьей помощью».

Он прошел мимо деревянного здания, где заседал совет колонии, и, повернув налево, зашел

на свой двор – чистый, прибранный, с выбеленным забором.

На кухне пахло свежим хлебом. Жена, отложив шитье, встала. Склонив укрытую черным,

праздничным чепцом, голову, она тихо спросила: «Накрывать на стол?».

Он вымыл руки над медным тазом, и, подождав, пока Мэри подаст ему холщовое полотенце,

- кивнул.

Жена ела, не поднимая глаз, и Майкл мягко сказал: «Мне не нравится, что ты позволяешь

Энни не разделять семейные трапезы, тем более в воскресенье, когда сам Господь

предписывает нам быть вместе и радоваться нашему счастью».

Мэри сглотнула и, помолчав, ответила: «Она просто рано встала, прости, пожалуйста,

больше такого не повторится».

-Хорошо, - он выпил воды, что была налита в оловянный кубок, и, сложив руки, опустив

голову, сказал:

-Благодарим Тебя, Иисус, Бог наш, за то, что Ты насытил нас земными Твоими благами, не

лиши нас и небесного Твоего Царствия: так же, как посреди учеников Твоих Ты пришел ,

даровав им мир, приди и к нам, и спаси нас.

-Аминь, - отозвалась жена, и, встав, спросила: «Можно убирать со стола?».

-Спасибо, милая, - улыбнулся Майкл, и, когда она потянулась за тарелкой, положил свою

большую руку поверх ее – маленькой, покрасневшей от стирки, загрубевшей.

-Зачем ты ходила вчера в гавань? – поинтересовался он, склонив голову. «Я тебя видел,

когда мы собирались на заседание совета».

-Просто погулять, - она сложила посуду в таз, что стоял на скамье, и, было, потянулась,

поднять его, но Майкл холодно велел: «Оставь».

Он встал и спокойно сказал: «Ты моя жена, Мэри, до тех пор, пока смерть не разлучит нас.

Ты носишь мое кольцо и принадлежишь мне душой и телом».

Жена поставила таз обратно, посуда звякнула, и он услышал шепот: «Да, Майкл, конечно».

-Ты должна себя вести так, как подобает моей жене, - продолжил он, глядя на распятие, что

висело над ее головой. «Я не хочу, чтобы о тебе пошли, - он поморщился, - дурные слухи.

Помнишь же, что сказано в Притчах: «Добродетельная жена - венец для мужа своего; а

позорная - как гниль в костях его». Ты поняла, Мэри?

-Я просто сходила на берег, - она стояла, не поднимая глаз. «Энни делала уроки, ты был

занят, что тут плохого?».

Он подошел ближе и подумал: «Господи, ну дай ты мне терпения увещевать и вразумить ее,

пожалуйста».

Майкл хлестнул ее по щеке, - изящная голова мотнулась из стороны в сторону, - и медленно,

размеренно сказал:

-Да простит меня Господь за гнев в Его святой день, но, Мэри, ты сама виновата. Я тебе уже

говорил, - достаточно оступиться один раз, и погрузишься в пучину греха. Слава Богу, - он

перекрестился, - что Господь послал меня, чтобы спасти тебя, Мэри, из омута скверны, и я

не позволю, чтобы ты в него опять окунулась. Или ты хочешь, чтобы наша дочь узнала, что

ее мать – шлюха? – он поднял жену за подбородок.

В лазоревых глазах стояли слезы. «Нет, Майкл, - прошептала она, - нет, прошу тебя, не

надо. Прости меня, пожалуйста, я вела себя неразумно и греховно».

-Хорошо, - он вздохнул. «Завтра утром я определю тебе наказание, Мэри. Будь готова идти в

церковь, я сейчас приведу Энни, и отправимся все вместе».

Она кивнула, оправляя черное платье, покрытое домашним, серым холщовым передником.

Майкл спустился на берег реки – Джеймстаун стоял на большом острове в ее русле, там, где

коричневая, медленная вода, смешивалась с прозрачными волнами океана, и услышал

детский смех. Он вгляделся и, покраснев, сжав пальцы, велел: «Энни, иди сюда!»

-Ты водишь! – еще успела крикнуть девочка, шлепая мальчика- сына плотника Уильямса,

между лопаток.

-Да, батюшка, - она подлетела к нему, тяжело дыша, и, вдруг, спохватившись, кинула взгляд

на белый песок неподалеку. Ее туфли, - простой, грубой, черной кожи, лежали рядом со

сброшенными чулками.

-Ты подняла подол до колен, - зловеще, тихо, сказал Майкл. «Моя дочь, в день воскресный,

перед тем, как идти в церковь, подняла подол до колен! Да как ты смела, Энни! Как мне

теперь смотреть в глаза общине, как проповедовать? Что ты еще тут делала с этими

мальчиками?

-Мы просто играли, батюшка, простите, пожалуйста, - она жарко, мгновенно, покраснела. «Я

больше так не буду».

- Надень обувь, и пойдем, - коротко приказал он. Дочь шла впереди него, склонив голову в

черном чепце, и он подумал: «Господи, и вправду – тяжела доля отца. А ведь мне ее надо

воспитать так, чтобы она и слова не смела, сказать – иначе, что за жена из нее выйдет?».

Мэри стояла посреди чисто прибранной комнаты, держа в руках молитвенник.

-Я должен наказать нашу дочь, - коротко сказал Майкл. «Энни, иди к себе в комнату и жди

меня».

Он прошел к себе в кабинет, и, взяв розги, открыл дверь ее спальни. Девочка стояла на