Нулевой Архетип

Кейн отчетливо помнила, как открыла дверь цеха, зашла внутрь и с первых секунд поняла, что завод не взорвался только чудом. Утечка была небольшой, незначительной, но породил ее сбой в центральной схеме, ее внутренняя неустойчивость. Кейн стояла, чувствовала, как утекали секунды, и думала о том, что все эти люди, которые окружали ее, остались в живых только по воле случая, что времени нет – ни рассуждать, ни объяснять опасность.

Тогда ее жизнь впервые застыла в равновесии: Кейн знала, что у нее всего один шанс, и что ее действия или спасут всех, или убьют.

Нужно было выбрать всего одно-единственное решение – единственно верное. И все возможные варианты были равнозначны.

Тогда она решила правильно, смогла стабилизировать схему и устранить утечку, но это ощущение – что одно решение может все спасти или разрушить – она запомнила.

Ее решение бросить Джека тоже могло привести к смерти – и его, и ее собственной.

Делая выбор, Кейн не знала, правильно поступила или нет. Не знала до сих пор. Она просто не могла вернуться в Цитадель, оставив Атреса, Эрику и Дейна внизу.

Должно быть, Джек считал ее безрассудной дурой. Наверное, на его месте она и сама бы так считала.

Вскоре ей пришлось спуститься еще ниже и уйти немного левее, когда на горизонте появилась аномалия – небольшая, чем-то сходная с воронкой, хоть и намного слабее, но Кейн все равно решила не рисковать. Из-за аномалии осколки располагались еще ближе друг к другу, и лететь стало тяжелее – приходилось лавировать между шпилей Города, иногда опускаться почти к самой Земле.

Спирит Эрики звучал все отчетливее, приближался, а потом пропал совсем.

Почему-то в первый момент, когда это случилось, Кейн показалось, что ее ударили.

Оглушили чем-то тяжелым.

Оглядываясь назад, Кейн потом и сама понимала, что поступила глупо – запаниковала, не продумала собственные действия. Но в тот момент она хотела только успеть вопреки всему. Найти Эрику там, где слышала ее в последний момент.

Сделать то, что так и не сумела годы назад, когда Эрика корчилась на каменном полу, а спирит уродовал ее тело.

Помочь.

Спасти.

Полет на пределе скорости изматывал, но Кейн торопилась, расходовала спирит, не подумав и не считаясь с тем, кто его услышит. Новый архетип омывал ее волной, и было что-то освобождающее в том, чтобы так рисковать, не считаясь с последствиями.

Она слишком понадеялась на то, что оторвалась от гибрида.

Тот вынырнул из облаков Грандвейв снова, совершенно неожиданно, и его песня зазвучала совсем близко. Кейн увидела деформированный отросток спирита, похожий на лапу, и едва успела от него увернуться.

Лапа загребла в горсть осколки схем, и гибрид издал пронзительный, нечеловеческий крик.

Кейн замешкалась, создавая атакующий заряд, и из лапы брызнули нити спирта – тонкие и гибкие, они пробили летающую сферу целиком, разорвали ее, как бумажный шарик.

Кейн почувствовала свист в ушах, осколки брызнули в лицо.

Скулу резануло болью. Потом что-то ударило ее в спину, выбило воздух из легких, в глазах потемнело.

Когда Кейн снова смогла осознавать себя, вокруг было тихо, только звучала та самая бессловесная песня. Кейн лежала на спине гибрида – на спрессованных схемах, странном переплетении форм, в которых угадывались иногда человеческие: кисти рук, абрис колена, чье-то лицо.

Рядом с Кейн, практически полностью поглощенный гибридом, сидел Стерлинг. От него немного осталось – гибрид пророс в него полностью, только волосы оставались настоящими, еще не успели превратиться в спирит, и от этого становилось особенно страшно.

Кейн только в тот момент поняла, что, оказывается, не верила в его смерть. Оказывается, подсознательно все еще надеялась, что он выжил.

Стерлинг никогда ей не нравился, он принес много горя Линнел, и не только Линнел, и все же было что-то очень неправильное в его смерти. Он наверняка не верил, что может закончить так: с его-то влиянием и его деньгами.

А оказалось, что убила его одна-единственная ошибка.

Гибрид пророс в него, превратил в фантома и начал поглощать: казалось, что тело Стерлинга плавилось, оплывало, как свеча, и Кейн мимоходом подумала: «вот, оказывается, как они едят».

Ее саму опутывали нити спирита, пока безвредные, просто не дававшие двинуться.

Неподалеку от Стерлинга стояла девочка – белесая, эфемерная, состоящая из спирита девочка. Она смотрела на Кейн с искренним детским любопытством, чуть склонив голову набок.

– Я Лидия.

– Здравствуй, Лидия, – ответила Кейн, хотя понимала, что настоящая Лидия мертва, и этот фантом просто копия, разговаривать с которой бесполезно.

Но не разговаривать было слишком жутко.

– Я хочу есть, – сказала девочка. – Очень сильно.

– Иногда полезно поголодать.

– Очень-очень хочу есть.

Нити на теле Кейн натянулись, сжали почти невыносимо, а потом начали жечь, пытаясь заползти под кожу – буквально первые несколько секунд, потом жжение исчезло, как будто тело перестало воспринимать.

Кейн вспомнила слова Атреса: это не больно. Как будто ампутируют части тела под наркозом.

Снова зазвучал спирит – пение гибрида и звук осколков вокруг.