Нулевой Архетип

Точка смещения возникла перед глазами, сверкнула шестеренками, и новый архетип волной скользнул под поверхностью предметов.

Во многом это было похоже на то, что произошло с Кейн на «Трели». Гибрид тоже тянулся прорасти в нее, он просто был намного сильнее, чем паразит на платформе.

Кейн вытесняла его спирит из себя, судорожно пытаясь собрать достаточно сил на атакующую схему, хотя бы всего один заряд.

Это было тяжело, нитей становилось все больше, они цеплялись за кожу, отдергивались от нового архетипа и оставляли царапины.

Силы утекали, их не было, а маленькая мертвая девочка теперь стояла рядом со Стерлингом, гладила его по волосам, как могла бы гладить собаку, и с любопытством смотрела не Кейн.

Кейн боролась за свою жизнь, собирая силы по капле – хотя бы один оружейный заряд. Она понимала, что не успеет использовать больше.

Девочка – Лидия, при жизни ее ведь звали Лидия – подошла ближе, протянула руку:

– У тебя не получится.

Кейн ничего ей не ответила. Схема сложилась перед ней полупрозрачным рисунком, линии дрогнули – неустойчивые и хрупкие – и все же выстояли. Оружейный заряд ударил девочку в грудь серебристой стрелой, плеснул в стороны, разрывая на части маленькое тело, и мешанина форм, на которых лежала Кейн, затряслась, как будто вот-вот могла рассыпаться.

Нити гибрида опали, их натяжение исчезло.

Кейн не успела выбраться – торопилась, сдирая чуждый спирит, и все равно не успела. Гибрид под ней снова ожил, и она едва успела сделать глубокий вдох, прежде чем нити сжались снова, вышибая воздух из легких. Боль жгучей волной прошлась по всему телу.

Кейн закричала бы, но на это не осталось дыхания. Невозможно было ни думать, ни даже шевелиться.

Гул в ушах нарастал, и пришло совершенно отчетливое, страшное понимание, что вот это – смерть. Совсем рядом. Неизбежная, неотвратимая и глупая.

Уродливая и безразличная и ко всем планам Кейн, и к ее желанию выжить.

А потом сбоку громыхнуло, что-то врезалось в гибрид, и боль на секунду ослабла.

Кажется, потом Кейн падала снова – в темноту. Все стало неважно, совершенно безразлично, и очень хотелось просто перестать быть.

И еще – на самой границе сознания мелькало чувство вины. Перед Атресом и перед Линнел, за то, что именно тогда, в самый главный, самый последний момент Кейн сдалась и позволила себе потерять сознание.

* * *

Ей снился Джек. Он сидел в комнате Кейн за ее столом с чашкой кофе, которая казалась игрушечной в его руке, смотрел прямо и серьезно и говорил о том, что терпеть не может мастресс. Почему-то во сне казалось, что он не всерьез.

Кейн очень хотелось ответить ему – извиниться за то, как она поступила, пожаловаться на то, как глупо все закончилось. На то, как стыдно оказалось сдаваться в последний момент, и как не хотелось умирать.

Когда она пришла в себя, Джек сидел рядом – высокая напряженная фигура на носу шлюпки. В левом борте была дыра, лист железа – неаккуратная заплатка, которую Джек поставил на Целесте – почти полностью оторвалась. Неровный край топорщился, как зубы какого-то фантастического монстра.

– Я умираю, и мне это кажется, – сказала Кейн, когда уже была уверена, что может говорить.

У нее болело все тело, особенно грудь и бока, и это казалось почти несправедливым.

– Вас не может здесь быть.

– Конечно, не может, – Джек не смотрел на нее, и казалось, что злость исходила от него волнами. Наверное, если бы он посмотрел на Кейн, он бы ее ударил, почему-то это казалось очевидным. – Я же не дебил, чтобы кидаться и спасать самоубийц. У меня всегда хватало мозгов не лезть.

Она все-таки выжила.

Вопреки всему, Джек пришел и спас ее.

Из того положения она не видела его спирит-руку, но человеческие его пальцы сжимали борт шлюпки почти до боли.

– Вы не должны были лететь за мной.

– Конечно, не должен был. Я должен был развернуться и бежать наверх, бросив твою безмозглую задницу подыхать. Я должен был радоваться, что одной дурой в мире станет меньше. Я должен был, мать твою, отметить это красным в календаре и праздновать каждый день.

Неправильно было спрашивать, почему он вернулся за ней.

И все равно Кейн спросила:

– Тогда зачем?

– Да будь я проклят, если я знаю.

– Я могу сказать, если хотите. Вы не смогли бы жить дальше, бросив меня здесь. Вы бы все время оборачивались. Я этого не стою.

Неправильно было говорить ему это, бить по больному. Но почему-то сказать было очень важно.

Он рассмеялся, и звук его смеха – громкий, неприятный и абсолютно безрадостный – резанул по ушам:

– Сейчас я и сам мог бы тебя удавить.

– Не могли бы, не лгите себе, – тело слушалось плохо, и Кейн едва смогла сесть, перебраться к Джеку ближе.

– Не провоцируй, птичка. Я действительно, от всей души сейчас хочу тебе врезать.

Она знала об этом, и ей было все равно. В конце концов, и так все тело болело.

Джек вздрогнул, когда она дотронулась – коснулась ладонью затылка. Кончики волос покалывали ладонь.

– Я думала, что умру. Была уверена, что никто не придет, и что все закончится так глупо. Это было ошибкой, пытаться справиться самой.

Джек помолчал, и совсем немного, едва ощутимо, напряжение в его фигуре отпустило: