Нуль

Когда вы сочиняете непосредственно на пишущей машинке, то каждое выстуканное вами слово теряет индивидуальность, обезличивается, в то время как написанное вами собственноручно на бумаге, оно как бы является материяльным, зримым следом вашей мысли – ее рисунком, – оно еще не потеряло сокровенной связи с вашей душой – если хотите, с вашим организмом, – так что если это слово фальшиво само по себе, или не туда поставлено, или неуместно, бестактно, то вы это не только сейчас же ощутите внутренним чутьем, но и тотчас заметите глазами по некоторому замедлению, убыстрению и даже изменению почерка. Одним словом, ваш почерк – единственный, неповторимый, как часть вашей души, – просигнализирует вам, если что: «Не то!»".

Ныне я полон сочувствия к Ивану Алексеевичу: в его время еще не было персональных компьютеров, а если бы они были, уверен – великий писатель понял бы: предавать анафеме пишущую машинку можно, а компьютер – нельзя.

Машинка – переходный организм, ограниченный во времени жизни и возможностях, ее век очень короток, и кратковременность пребывания на планете предопределила чуждость пишущей машинки для творческого процесса, отмеченную не только Буниным, но очень многими.

Стило существует на свете несколько тысяч лет. Машинка – всего столетие, и она уже уходит в прошлое. Перед компьютером открывается вечность. Прежде всего, на компьютере не надо выстукивать – пальцы мягко касаются клавиш, и на экране столь же мягко возникает текст. Он плывет строчка за строчкой, подчиняясь совместному движению двух душ – автора и компьютера, потому что у компьютера тоже есть душа, это ум и творчество, вложенные человеком в электронное чудо, – и если две души находят между собой резонанс, если человек чувствует компьютер как продолжение себя, если для него нет секретов в клавишах и их магических сочетаниях, то нужные слова будут выпрыгивать на экран сами собой.

Другое дело, что нужность слов определяет только сам человек. А вот фальшивы они или не фальшивы, уместны или неуместны, бестактны или тактичны – под силу почувствовать и компьютеру.

Когда клавиши сопротивляются нажатию чуть туже, чем обычно, когда на экране в словах густо появляются лишние буквы или ошибки, когда приходится то и дело возвращаться к написанному, чтобы поправить текст, – это значит, компьютер чертыхается, это значит, гремлин, живущий в каждом техническом устройстве, сердито ворочается, это значит, ваша душа вошла в разлад с тем, что вы сочиняете, и еще до того, как вы сами это заметите, умница компьютер подает вам знаки: “Не то!”

Я давно уже не пишу рукой по бумаге. Либо я пишу за компьютером, либо надиктовываю текст на магнитофон, чтобы потом его перепечатать.

Впрочем, я не спешу перепечатывать. Пусть пока остается на пленке. Вот-вот должны появиться общедоступные программы, превращающие звуки русской речи в печатный текст. Когда я обзаведусь такой программой, то включу магнитофон, включу «Лину», нажму необходимые клавиши, – и пусть произнесенные когда-то мною слова сами по себе облекаются в форму компьютерной записи.

“Лина” – это имя моего компьютера.

Я купил его в Калифорнии; в том месте, которое можно считать сердцем компьютерной промышленности мира, – в Кремниевой долине (ее еще называют Силиконовой – из-за пристрастия к иностранным заимствованиям). Людям, далеким от компьютеров, она больше известна под именем “Солнечная”.

Я долго выбирал машину, объехал много магазинов и компьютерных лавок и наконец приобрел то, что хотел. Мои американские друзья настояли, чтобы я устроил праздник крещения. Мы долго перебирали разные имена, и вдруг одна знакомая произнесла что-то вроде “Самбалина”.

“Что?” – не понял я.

“Самбалина”, – повторила она.

Тут я осознал, что это “Thumbelina” – название сказки Андерсена, известной нам как “Дюймовочка”. Не знаю, кто и когда придумал сей дурацкий перевод на русский язык, впрочем, мне столь же неизвестно, как звучит имя героини по-датски. Тем не менее в английском названии никаких «дюймов» нет, “Thumbelina” – это «девочка с ноготок», очень симпатичное словечко.

“Почему же девочка с ноготок?” – спросил я свою знакомую.

“Ну как же! – эмоционально, как большинство американок, воскликнула она. – Смотри, машина не такая уж большая, в сравнении с тобой просто маленькая, а может очень многое. Она умная, работящая, исполнительная, никогда не устает. Чем не девочка с ноготок?”

Я согласился. Крещение состоялось. Компьютер торжественно нарекли “ Самбалиной”, а я потом сократил это имя до “Лины”.

Мой ноутбук носит имя “Аня”.

Вот такой парадокс. Компьютер в русском языке мужского рода, и отношусь я к этим машинам как к одухотворенным существам мужского рода, и свойственность между нами скорее братская, это не супружество и не свойство, – а имена у них женские.

Так уж сложилось. Главное, что они никакой обиды не выказывают и на свои имена отзываются.

Это очень важно, когда компьютер отзывается».

||||||||||