НП-2 (2007 г.)

Меня, правда, немного беспокоило временное отсутствие работы, но… в конечном счёте, какая разница, если этим летом я спасу весь мир путём смешивания своей крови с землёй Соловецкой Голгофы; Крови Единственного «Я», кроме которого нет никакой Вселенной и того сомнительного «Ты», которое это же «Я» по «слишком человеческому» слабоволию мыслит существующим за своими пределами, позор коего слабоволия это самое Единое, Неделимое и Единственное «Я» смоет собственной кровью, которой тоже на самом деле не существует, как и Земли, и кончится весь этот многовековой кошмар, который был необходим для прохождения через его Огонь, но… Время вышло, Путь пройден; «всем спасибо» и… «все свободны»; и никогда уже больше не будут мучиться во мне миллиарды ни в чём неповинных людей! Смерть Великой Матери! Спасибо, мама, довольно. В черепки, в черепки чёрное твоё золото! В черепки! Ибо и не было оно золотом никогда! Короче говоря, я был счастлив.

С газетой «День» ничего не вышло. Мало того, что я получил пизды чуть не насмерть и просто физически был не в состоянии писать что-либо, про Родионова ли или про кого-либо там другого, так сам этот грёбаный «День» попросту в одночасье приказал долго жить, будто бы дополнительно подтверждая Абсолютное Единство Моего и Не-моего, Внутреннего и якобы Внешнего.

Что в двух словах думал я сам о произошедшем со мной 10-го апреля? То, что на следующий же день, 11-го, я и сказал Никритину: «Пока не знаю ничего конкретно, но просто, на самом деле, я вчера получил оружие!» Почему я не сказал «благословение» или «посвящение», хотя они тоже безусловно были мне вручены в едином пакете? Почему употребил именно слово «оружие»? Откуда я сам могу это знать? Бог решил, что для его Проекта будет уместно и правильно, если после того, что со мной случилось, такому-то человеку в такой-то момент при таких-то обстоятельствах после таких-то его слов, такой-то – в данном, частном, случае, я – скажет именно то, что я сказал Володе Никритину. Я сказал. Он решил – я сказал. Я сказал это искренне. Я всегда искренне делаю то, что Он решает. Да и хуй бы с ним. Дальше – лишнее.

В следующий раз Ларисса приехала уже больше, чем на неделю, на все майские праздники, то есть уже в довольно скором времени. Однако мой panda-eyes всё же уже почти спал. Хотя, конечно, следы того, что он всё-таки был, ещё вполне сохранились.

Ларисса. Ларисса. Ларисса…

Да, нам было хорошо вместе. Не смею врать. Кроме одного эпизода. Да, впрочем, и он тоже по-своему был забавен.

Да, мы элементарно напились с Никритиным и его тогдашней супружницей Эллой. Ларисса, конечно, девушка далеко не пуританских взглядов, но… всё-таки москали – есть москали, – с непривычки ей было трудно. Хотя, понятно, никто не заставлял её этого делать насильно. Напротив, время от времени она сама проявляла инициативу. Не исключено, что для того, чтобы произвести впечатление на меня – о, ужас!

Расстались мы с четой Никритиных уже заполночь, возле магазина, что тогда назывался «Бин», где-то между их Владыкино и «нашим» Отрадным. В последний момент, уже почти у кассы, Ларисса метнулась вдруг в сторону и схватила какого-то медвежонка, которого увезла потом в Харьков. (Да, иногда гладя мою шерсть на груди, она ласково называла меня по-украински «ведмедик». Да, делая со мной тоже самое, называла меня «мой свитер» J.)

Весь следующий день Ларисса в полузабытьи пролежала в кровати. Время от времени её рвало в целлофановый пакет, которой я всегда вовремя успевал подставить. Когда она снова засыпала, я садился за свой тогдашний роман «Да, смерть!».

Зная о том, как всё получилось с моим рюкзачком, она привезла мне из Харькова другой, бордовый и довольно вместительный. Я был благодарен ей. В этот её приезд мы были вместе уже дней десять. Это действительно было забавно: не успел я, с грехом пополам, закончить одну свою семейную жизнь, как у меня тут же началась следующая. Отличались ли они друг от друга? Не знаю. Если честно, думаю, что не очень. Во всяком случае, реальное количество общения всё-таки опять превышало мои реальные в том потребности.

С другой стороны, в самом прохождении моей Пластмассовой Коробочкой того, что обыкновенно называют жизненным путём, для меня всегда был элемент трагически предопределённого принуждения; безусловно неприятной, но да, всё же несомненной необходимости. Даже моя мать, которой хотя бы в этом аспекте нет никаких оснований не верить, рассказывает, что в тот самый первый день моей жизни, когда глаза новорожденного единственный раз за всю эту самую жизнь говорят правду о собственном прошлом и будущем, я всем своим видом показывал лишь глубочайшее недовольство самим фактом своего же рождения. Чёрт его знает, может я и вправду ошибся «дверью», думаю я иногда до сих пор в минуты душевной невзгоды. Когда же духовные силы ко мне возвращаются, я снова и снова понимаю и чувствую, что нет никакого чёрта и нет вообще ничего, кроме Бога, Бога-Ребёнка, Истинного Господина Миров, и если даже я и ошибся дверью, то и исправлять эту «ошибку» нам тоже придётся «вдвоём».