Новая земля (Новь)

Въ гавани съ пароходовъ все еще раздается шумъ лебедокъ, и дрожки стучатъ по улицамъ; въ отдаленныхъ конторахъ одинъ купецъ за другимъ покончили со своими бумагами и мыслями; сдые господа захлопываютъ кассовыя книги, снимаютъ шляпы съ гвоздей, тушатъ лампы и идутъ домой.

Грандъ также выпускаетъ своихъ послднихъ гостей, — компанію, оставшуюся до самаго конца, молодыхъ, веселыхъ людей. Въ разстегнутыхъ пальто, съ тросточками подъ мышкой и со шляпами набекрень, плетутся они внизъ по улиц, громко разговариваютъ, напваютъ модную псенку и шикаютъ одинокой забытой женщин въ боа и блой вуали. Общество поднимается къ университету; говорятъ о литератур, о политик и, хотя среди нихъ нтъ разногласія, они все-таки вс очень возбуждены:

"Хо-хо, разв Норвегія не самостоятельная страна! Разумется."

"Такъ разв она не иметъ права выступить самостоятельно. Подождите, президентъ общался взяться, какъ слдуетъ, за это дло; кром того, скоро будутъ выборы."

И вс согласны съ тмъ, что выборы все покажутъ.

У университета трое изъ мужчинъ прощаются, и каждый идетъ своей дорогой домой, оба же оставшіеся ходятъ взадъ и впередъ, останавливаются передъ Грандомъ и обмниваются своими мнніями. Это Мильде и Ойэнъ. Мильде все еще разгоряченъ.

"Я говорю, что если Стортингъ и на этотъ разъ будетъ колебаться, то я отправлюсь въ Австралію; здсь немыслимо будетъ оставаться".

Ойэнъ молодъ и нервенъ; у него маленькое, круглое женственное лицо, блдное и усталое. Онъ прищуриваетъ глаза, какъ близорукій, хотя видитъ хорошо; голосъ у него мягкій и слабый.

"Я совершенно не понимаю, какъ можетъ все это васъ такъ интересовать. Для меня это безразлично". И Ойэнъ пожалъ плечами; ему надола политика. У него покатыя плечи, какъ у женщины.

"Ну хорошо, я не буду больше тебя задерживать", сказалъ Мильде. "Кстати, написалъ ты что-нибудь?"

"Да, нсколько стихотвореній въ проз", отвчаетъ Ойэнъ, тотчасъ же оживившись. "Между прочимъ, я очень жду того времени, когда попаду въ Торахусъ, — тогда я серьезно примусь за работу. Ты правъ, въ город немыслимо оставаться".

"Ну да, но я подразумвалъ всю страну, но… Да, значитъ, въ четвергъ вечеромъ въ моей мастерской?… Скажи, старый другъ, не найдется ли у тебя кроны?"

Ойэнъ разстегиваетъ пальто и достаетъ крону.

"Спасибо, другъ, значитъ до четверга вечеромъ. Приходи пораньше, чтобъ помочь мн немного устроить… Боже мой, шелковая подкладка! И у тебя я просилъ лишь одну крону! Пожалуйста, прости меня, если я тебя этимъ оскорбилъ". Ойэнъ улыбается и не обращаетъ вниманіе на шутку.

"Я бы сказалъ, можно ли встртить теперь не на шелковой подкладк? Чортъ возьми, почемъ ты платишь за это?" И Мильде щупаетъ костюмъ.

"Ну, этого я не помню, я никогда не могу запомнить цифръ. Это не по моей части. Счета отъ портныхъ я откладываю въ сторону и всегда нахожу ихъ, когда перезжаю".

"Ха-ха-ха, практическій способъ, замчательно практично. Итакъ, ты не платишь?"

"Нтъ, это въ рукахъ Божьихъ. Да, когда я разбогатю, тогда… Однако теб нужно итти, я останусь дома".

"Конечно, покойной ночи. Но слушай, совершенно серьезно, если у тебя есть еще крона…"

И Ойэнъ снова разстегиваетъ свое пальто.

"Большое, большое спасибо. Да — вы поэты! Куда ты направляешься, напримръ, сейчасъ?"

"Я здсь похожу немного и буду разсматривать дома. Я не могу спать, буду считать окна, — иногда это бываетъ совсмъ не глупо. Это даже настоящее наслажденіе, когда глазъ покоится на квадратахъ, на чистыхъ линіяхъ. — Да въ этомъ ты ничего не понимаешь".

"Напротивъ, я тоже въ этомъ кое-что смыслю. Но я думаю, что люди… прежде всего, люди. Мускулы и кровь, не правда ли? Вдь это тоже иметъ интересъ?"

"Нтъ, мн надоли люди. Я долженъ сознаться въ этомъ къ своему стыду. Такъ, напримръ когда всматриваешься въ красивую пустынную улицу, ты не замчалъ, сколько въ ней красоты?"

"Замчалъ ли я? Вдь я не слпой, говорю теб. Красота пустынной улицы, ея чары имютъ прелесть своего рода. Но все въ свое время. Да… однако я не буду дольше тебя задерживать. До свиданья, до четверга".

Мильде поклонился, приложивъ трость къ шляп, повернулся и пошелъ снова вверхъ по улиц. Ойэнъ продолжалъ свой путь одинъ. Нсколько минутъ спустя онъ понялъ, что еще не окончательно потерялъ интересъ къ людямъ; онъ самъ себя обманывалъ, Первой попавшейся двушк, которая его окликнула, онъ отдалъ охотно дв кроны, оставшіяся у него, и молча пошелъ дальше. Онъ не сказалъ ни слова, его маленькая нервная фигурка исчезла прежде, чмъ двушка успла его поблагодарить. И вотъ, наконецъ, все стихло.

Работа въ гавани прекратилась. Городъ успокоился. Гд-то тамъ, вдали, раздаются глухіе шаги одинокаго человка, но только нельзя разобратъ, гд именно. Газъ безпокойно мигаетъ въ фонаряхъ; двое полицейскихъ стоятъ и разговариваютъ между собой. По временамъ они стучатъ сапогами, потому что ногамъ холодно. И такъ проходить вся ночь. Человческіе шаги то тамъ, то здсь, изрдка полицейскій стучитъ сапогами и мерзнетъ.

ГЛАВА V