Новая земля (Новь)

"Но говоритъ мн нельзя. Несмотря на это, я все-таки хочу говорить не потому, что мн хотлось показать свое мужество, но просто мн бы хотлось сказать нсколько словъ отъ самого сердца, прежде чмъ умереть, — я не хочу умереть нмымъ; невинныя слова, никому не могущія причинить вреда; быстро сказать нсколько словъ прежде, чмъ мн зажмутъ ротъ; друзья, посмотрите, какъ свтитъ солнце!.. Я начинаю, но не могу говорить. Боюсь я чего-нибудь? Покидаетъ ли меня мое мужество? Ахъ, нтъ, у меня нтъ страха. Но я ослабъ и не могу говорить, но я вижу Божье солнце и деревья въ послдній разъ… Что это такое?.. Рыцарь съ блымъ знаменемъ! Тише, сердце мое, не трепещи! Нтъ, это — женщина съ блымъ покрываломъ, красивая, взрослая женщина моихъ лтъ, у нея такъ же обнажена шея, какъ и у меня. Я ничего не понимаю, но я начинаю плакать о бломъ покрывал, потому что я ослабъ, и мн кажется, что блое покрывало такъ красиво трепещетъ на зеленомъ фон деревьевъ. И оно такъ удивительно красиво разввается на солнц. Черезъ нкоторое время я не буду его больше видть… Нтъ, все-таки, когда моя голова упадетъ, я глазами на короткое мгновеніе увижу чудный небесный сводъ. Это возможно, если я только хорошо открою глаза въ ту минуту, когда упадетъ топоръ. И небо будетъ послднимъ, что я увижу. А не завяжутъ мн глаза, не положатъ мн повязку на глаза, оттого что я такъ слабъ и плачу? Но тогда все будетъ темно, и я буду лежатъ незрячимъ и не смогу сосчитать нитки въ платк. Какъ глупо я заблуждался, когда надялся съ обращеннымъ кверху лицомъ увидть чудный небесный сводъ. Меня кладутъ ничкомъ, меня кладутъ на животъ. На шею надваютъ хомутъ. И, благодаря повязк, я ничего не вижу. Подо мной виситъ маленькій ящикъ, я не могу видть даже маленькаго ящика, но я знаю, что въ него упадетъ моя голова. Ночь, непроницаемая темнота вокругъ меня. Я мигаю и думаю, что я еще живу, въ моихъ пальцахъ есть еще жизнь, и я цпляюсь за жизнь. Если бъ мн сняли повязку, я бы могъ еще что-нибудь видть, я бы могъ радоваться маленькимъ пылинкамъ на дн ящика и видть, какъ он малы. Тишина и мракъ. Кипучее молчаніе народа. Милостивый Боже! Окажи мн Свое милосердіе. Сними съ меня повязку. Милостивый Боже, я рабъ твой, сними съ меня повязку".

Было совсмъ тихо въ мастерской. Ойэнъ отпилъ изъ своего стакана. Художникъ Мильде сидлъ и счищалъ какое-то пятно на своемъ костюм и ровно ничего не понималъ; онъ протянулъ свой стаканъ журналисту, чокнулся съ нимъ и шепнулъ:

"За твое здоровье!"

Фру Ханка первая заговорила:

"Да, да, Ойэнъ, какъ вы это все понимаете, какъ дрожитъ то, что вы пишете! Кипучее молчаніе народа. — Я слышу это и понимаю. Я нахожу, что это очень хорошо".

Вс согласились съ этимъ, и Ойэнъ былъ тронутъ. Радость очень шла къ его молодому лицу.

"Это только настроеніе", — сказалъ онъ.

Ему бы очень хотлось услышать особое мнніе Паульсберга, но Паульсбергъ молчалъ.

"Но зачмъ вы выбрали такую тему? Я хочу сказать — стихотвореніе въ проз? Да, да, это очень хорошо".

"Это, собственно говоря, мое настоящее призваніе", отвчалъ Ойэнъ. "Романы у меня не выходятъ; у меня постоянно выходятъ стихи. Да, съ рифмой, или безъ нея, но всегда стихи. Послднее время я даже не пишу рифмъ".

"Чмъ выражается, собственно говоря, ваша нервность?" спросила фру Ханка своимъ мягкимъ голосомъ. "Вдь это очень грустно, вы должны теперь непремнно позаботиться о томъ, чтобы выздоровть".

"Да, нужно попробовать. Напримръ, у меня бываетъ иногда такое чувство, какъ-будто что-то содрогается во мн, дрожитъ, почти раздираетъ меня. Я не могу ходитъ по коврамъ, потому что, если я что-нибудь уроню, то снова не найду. Никогда я не слышу, что оно падаетъ, и мн не приходить въ голову искать его. И оно такъ и лежитъ. Можете вы себ представить что-нибудь боле невыносимое, чмъ то, что оно тамъ лежитъ, и вы оставляете его тамъ лежать. Меня всегда мучаетъ, когда я ступаю на коверъ; я собираюсь съ силами, кладу руки въ карманъ; я пристально смотрю на пуговицы своего костюма, чтобъ ни одну изъ нихъ не потерять, и я нсколько разъ оборачиваюсь, чтобы видть, не потерялъ ли я чего-нибудь. Потомъ есть еще другія вещи, мучающія меня; странныя, навязчивыя мысли мучатъ меня. Я ставлю стаканъ съ водой на самый край стола и мысленно держу пари съ кмъ-нибудь, пари на громадныя суммы. Тогда я начинаю дуть на стаканъ; если же онъ падаетъ, то я проигралъ, проигралъ такую большую сумму, что я на всю жизнь банкротъ, если же онъ устоитъ, то я выигралъ и могу себ купитъ гд-нибудь на Средиземномъ мор дворецъ. То же самое бываетъ со мной, когда я поднимаюсь по незнакомымъ лстницамъ; если шестнадцать ступеней, — я выигралъ, если восемнадцать — проигралъ. Кром того, иногда появляются еще другія, очень смущающія меня обстоятельства; если, напримръ, лстница противъ всхъ ожиданій будетъ имть двадцать ступеней, что тогда я проигралъ, или выигралъ? Но я не уступаю, дло доходитъ до процесса, который я, конечно, проигрываю".