Ночь предопределений

— Он прав, Казеке,— закивал Жаик, похлопывая Темирова по отвесно срезанному плечу,— он прав...

— Лучше не скажешь,— сказал Сергей, с надсадой прочищая горло.

Карцев развел руками, и даже гипнотизер издал похожий на хрюканье, но вполне одобрительный звук.

— Все мы желаем вам добра,— сказал Феликс,— в этом вы не можете сомневаться... Каждый из нас трижды поставил себя на ваше место, Казеке, хотя в этом не было и нужды: наверное, каждый в свое время уже пережил то, что переживаете вы сейчас... Да,— сказал он, заметив недоуменье Темирова, короткую вспышку в его глазах,— у каждого, поверьте в жизни уже что-то такое было... Я ведь тоже впервые здесь встретился, познакомился... Все мы здесь впервые познакомились, и даже не очень... Не очень много знаем о жизни друг друга, но я совершенно уверен, что у любого нечто подобное случалось,— у всех, кто собрался в этой комнате... (он не выделил Айгуль, как бы просто не заметил ее). И мы не хотим чтобы для вас это кончилось тем же...

Может быть, ему это показалось, было плохо видно да и смотрел он на статистика, только на него, но в этом месте у Жаика странно вспыхнуло в глазах и жирный, округлый подбородок мелко задергался.

Как бы там ни было,— закончил Феликс (и это было тоже для нее, и скорее для нее, чем для Темирова, словно ушедшего в себя, по нему трудно было определить, слышит он Феликса или не слышит),— подумайте, Казеке, над тем, что мы говорили... Подумайте, постарайтесь нас понять... Разница между людьми не в том, что одни способны на борьбу и жертвы, а другие — не способны... Просто одни верят что жертвы эти имеют смысл, а другие — нет...

Жаик поднялся и обнял его, растроганно трепля по спине. Карцев поймал и пожал ему руку. Гронский тяжело заворочался, заскрипел пружинами, вставая с кровати.

— Что же,- произнес он, заложив большие пальцы обеих рук за туго натянутые подтяжки на выпуклой груди, — что же...— Он посопел, как бы настраиваясь, собираясь с мыслями.— Все, что можно... Что нужно было сказать... м-м-м... уже сказано... И мне остается...

Он был, конечно, менее великолепен, чем на сцене, сейчас, в полосатых подтяжках и домашних, на босу ногу шлепанцах... А возможно и более, подумал Феликс, возможно... Он поменялся с Гронским местами, теперь тот стоял посреди номера, отбрасывая на заднюю стену и дверь огромную плотную тень.

— ... совсем немного,— сказал Гронский. Но тут из-за его спины, из тени, лежащей на стене черным сгустком, с воздетыми к потолку, сплетенными руками метнулся Спиридонов.

— Казбек!..— возопил он неистовым, рыдающим голосом,— Казбек, дорогуша!.. Пошли ты их всех к собачьей матери!.. Хочешь — на колени стану, только пошли!..

Он, как на ходулях, качнулся на длинных ногах, когда Карцев ухватил его за локоть. «Пьяная скотина»,— пробормотал тот сквозь зубы, выталкивая Спиридонова в коридор без особого, впрочем, сопротивления с его стороны.

В распахнувшейся двери мелькнули, а потом уже и протиснулись в номер, очевидно, таившиеся где-то поблизости Бек Рита и Вера.

— Так вот,— продолжал Гронский, с присущим ему самообладанием делая вид, будто ничего не случилось,— Вы слышали, о чем тут мы говорили, и, конечно, понимаете, что мы хотим вам добра... Только, только добра,— повторил он, поправляя на носу очки, подсаживая их ближе к глазам — Только добра... И вы будете... Нам бы хотелось,— поправился он, но голос его все равно звучал отрывисто, резко,— нам бы хотелось, чтобы впредь вы вели себя как благоразумный человек...— Феликс не слышал, что говорил Гронский дальше.

Он не слышал слов, не вслушивался в них, он слышал только голос гипнотизера, густой, завораживающий, его властные повелительные интонации. «Чушь,— сказал он себе,— выдумка... Расстроенное, развращенное воображение...» Его покачивало, как на волнах, и было странно, что другие этого не чувствуют.

Айгуль сидела за столом, напряженно сгорбясь, сжимая в кулаке скомканный листок.

— Вы меня поняли?..— сказал Гронский. И, не услышав ответа, произнес, уже с утвердительной интонацией:— Поняли, поняли...

Темиров привстал, ножки кресла скребнули по полу. Он потянулся к лампе погасшей сигаретой, ее черный, обугленный кончик завис над стеклом. Он вздрагивал, пальцы у него вздрагивали, а лицо было в густой испарине и блестело, как смазанное маслом.

Он прикурил и затянулся — глубоко, не ртом, не легкими всем телом, казалось, вдохнув ядовитый, едучий дым.

— Ладно,— сказал он.— Я все понял. Спустя минуту они ушли — впереди Темиров, за ним, кутаясь в слишком просторный для нее плащ, Айгуль. Ну и подонки же мы, глядя им вслед, подумал Феликс.

— Ну и подонки же мы,— сказал он Карцеву, когда перед сном они вышли покурить.— Господи, какие подонки...— Вы так думаете?— сказал Карцев.

III Ляйлят аль-кадр