Ночь каллиграфов

В следующую субботу Пьер приехал за сыном на два часа раньше обычного. Отец Мутран глазам своим не поверил. Hyp устремился к отцу, помог ему снять шляпу и сел на водительское место. Торжествующе глядя на одноклассников, он посигналил, прежде чем тронуться.

Они провели лето по-мужски, вдвоем, вдали от светской суеты. Пьер никогда не упоминал о своей несостоявшейся женитьбе, о письме, о ходивших по городу слухах. Наблюдательный Hyp порой замечал перешептывания и недоверчивые взгляды, направленные на отца, но тот лишь улыбался.

О таких каникулах мальчик мог только мечтать. Отец безраздельно принадлежал ему и разговаривал с ним как со взрослым.

«Это страна не для нас», – сказал он сыну однажды вечером.

* * *

Передо мною совершенно гладкий лист бумаги. Я обшила чернильницу губкой, которая впитывает излишек чернил в каламе. Осталось обточить тростник. Его разветвленный стебель позволит руке удобно обхватить инструмент. Нож утончает волокно, ласкает каламу грудь, живот, спину. Напоследок я обтачиваю наконечник, делаю прорезь, чтобы чернила не вытекали. Положив локти на лист, я расслабляю мышцы руки и макаю стебель в раствор. Снова опускаю калам: он вдыхает чернила, а я – воздух. Иногда мне хочется поменяться с ним ролями, но каллиграфы знают, что чернила дышат иначе. Скрип тростника меня не пугает. Мои движения кажутся бесконечными. Я экономлю пространство листа, базовая линия безукоризненно пряма, несмотря на тесное переплетение букв. Все во мне отдыхает. Я застываю на каждом сочленении букв и продолжаю строку, кончик тростника подхватывает ее в нужном месте. Линии выходят мутно-черными.

Сегодня мне нет дела до тростника, я наслаждаюсь процессом. Кончик пера царапает бумагу – вынужденная остановка. Мне не терпится продолжить, я готова сама стать чернилами, и высушивать лист своим дыханием, и писать на собственной коже. Мне так хочется дописать письмо, что я забываю про усталость.

Бейлербей, август 1957 года

Мой дорогой сын,

Сколько радости доставило мне Ваше письмо! Мои мать и сестра буквально вырывали его друг у друга. Почтальон посеял в нашем доме смуту. Мы пытаемся представить себе тембр Вашего голоса и сосредоточенное выражение лица, с которым Вы писали эти строки. Мы даже обратились к Эвлийе, опытнейшему графологу, и она объяснила, что Ваш почерк свидетельствует о научном складе ума. Устремленные вверх буквы – признак амбициозности, широкие поля говорят о доброте души.

Как видите, про письмо мы выяснили все, только автор для нас по-прежнему загадка. Вы уехали от нас маленьким мальчиком.

О Ваших новостях я узнавала от своей тетки Мириам, которая навещала Вас в пансионе всякий раз, когда приезжала в Бейрут. Она фотографировала Вас для меня, и Ваши фотографии с любовью расставлены по всей комнате. По возвращении вАлея тетка писала мне подробные письма, в малейших деталях пересказывая вашу встречу. Помните снимок, на котором Вы стоите у входа в школьный буфет? Он стоит на круглом столике в столовой, и там же находится прядка волос, которую Хатем срезала на память в Ваш четвертый день рождения.

Рашида, Ваша бабушка, которой минуло восемьдесят шесть лет, по сей день помнит, как Вы научились ходить. Она оставила Вас на стульчике рядом с бельевой корзиной, а когда опомнилась, Вы уже стояли на деревянном мостике, с интересом разглядывая Босфор.

Помните ли Вы наш яли? Вы еще называли его «большой черепахой»…

Недиму не терпится повидаться с младшим братом.

Мы все Вас очень ждем.

Нежно Вас целую.

Ваша мать Риккат