Ночь каллиграфов

Три миниатюры были выполнены по заказу султана Искандера, правившего в Ширазе в начале XV века. На той, что больше всех повреждена, изображен Мейджун, плачущий над могилой своей возлюбленной Лейлы. Двадцать с лишним лет назад эту картину уже пытались реставрировать. На углах виден свежий слои краски. Небрежная рука заляпала лицо Мейджуна, местами реставратор не попал в тон, особенно это заметно на саркофаге. Я переворачиваю страницу и обнаруживаю персидскую печать владельца миниатюры. Надпись «лот № 13» говорит о том, что она куплена на парижском аукционе.

Я укрепляю растрепанные страницы, затушевываю складки в тех местах, где треснула краска, наклеиваю их на свежие листы картона. Под моими пальцами цвета оживают, страницы просыпаются от долгого сна и благодарят меня за работу.

В другом ящике я нахожу миниатюру, оставшуюся в полной сохранности, и пытаюсь понять, в какой технике она выполнена. На ней изображен принц Бахрам Гур, обнаруживший в таинственном доме портреты семи принцесс и влюбившийся в них. Перспектива неточна, пропорции не соблюдены, кажется, что персонажи обитают в безвоздушном пространстве, но сама фактура вызывает восхищение. Я не смею прикоснуться к картине и кладу ее обратно в папку.

Последняя миниатюра исторически достоверна. Она живописует известный эпизод из жизни султана Искандера. Спрятавшись за скалой, он наблюдает за купанием в озере обнаженных сирен. Из-за укрытия выглядывают только его лукавые глаза и усы, напоминающие крылья ласточки. Моя задача – вернуть голубой оттенок озерной глади, со временем ставшей коричневой, и распрямить утлы. Вынутый из старой картонной папки лист сворачивается трубочкой. Я зажимаю его между двумя слоями плотного картона, чтобы он распрямился и принял первоначальную форму.

У меня болит спина. Я двигаю шеей, чтобы спало напряжение в затылке. Необычный предмет, попав в поле моего зрения, побуждает меня прервать разминку. Мое внимание притягивает нефритовый кувшин, я подхожу поближе и читаю надпись на ручке: «Кувшин Улугбека, Самарканд или Китай, XX век». Белизна и гладкость нефрита поражают, кувшин кажется шелковым. Я провожу по нему рукой: ни малейшей неровности. Если бы не арабская вязь вокруг горлышка, я приняла бы этот кувшин за китайский.

«Он принадлежал Улугбеку, сыну Тамерлана. Тот все напитки предпочитал пить из этого кувшина. Нефрит реагирует на присутствие яда и при любой опасности разбивается на мелкие кусочки».

Я оборачиваюсь. Меня пришел навестить Педро Бенто, хранитель коллекции, знающий историю каждого предмета. Кувшин Улугбека – его любимый экспонат.

Прогулка по подвалам здания захватывает, лучшего экскурсовода, чем Педро, трудно себе представить. Экспонаты коллекции прибыли со всех концов света, и ему известны происхождение и датировка каждого их них.

Время от времени он делает отсылки к иконам. Старинные заалтарные картины и религиозные полотна изобилуют католическими символами. Я не могу отвести глаз от «Благовещения» кисти фламандского художника. Педро объясняет мне его скрытую символику. Архангел Гавриил открывает Марии, что той предстоит выносить сына Божьего. Голубка у них над головами символизирует Дух святой, а оконный переплет напоминает крест. Сад на заднем плане – это рай. Я замираю на месте, не в силах отойти от картины. Архангел Гавриил напоминает мне мертвых каллиграфов, в особенности Селима, завещавшего мне свой опыт.

«Как по-вашему, Мария любила Иосифа?» – спрашиваю я.

Педро смущается, не зная, что ответить мусульманке, проникшейся восхищением к христианскому полотну:

«Она прежде всего любила своего сына, созданного в союзе с Богом…»

* * *

В Париже инструменты мне не понадобятся. Я вымыла их, начистила, но привычного блеска они не обрели. Чернильница покрылась темной пеленой, ножницы развинтились, а проклятый винт куда-то делся! Моя дощечка исцарапана так, словно на ней работала еще сотня каллиграфов. Руки мои вдруг состарились, да и сама я состарилась… Инструменты страдают вдали от дома, им не хватает плеска босфорских волн. Я засунула их в дальний угол чемодана. Не буду доставать их из футляра, если только Hyp специально не попросит. В Париже мне предстоит стремительная неделя. Hyp хочет показать мне все исторические памятники и замки в Париже и окрестностях: Фонтенбло, Версаль… Заодно привыкнем друг к другу.

Путешествие из Лиссабона в Париж кажется бесконечным. Мелькающий за окном пейзаж пробуждает во мне тревогу. Я начинаю бояться неловкого молчания и упреков. Проезжая вдоль Атлантического океана, я на некоторое время успокаиваюсь, но остановки на маленьких провинциальных вокзалах вновь повергают меня в смятение.

И вот наконец Париж. Двери вагона долго не открываются. Hyp, наверное, уже ждет.

Я брожу по платформе туда-сюда, но Нура нигде не видно. Ноги подкашиваются под тяжестью поклажи. В изнеможении я усаживаюсь прямо на чемодан и напряженно вглядываюсь в толпу. Тщетно. Какой-то юноша предлагает мне пересесть на скамейку, говорит, что там мне будет удобнее.

«Спасибо, но я жду сына. Он должен скоро прийти».