Нобелевский лауреат

Они спустились во двор, и через две минуты чемодан Гертельсмана лежал уже в багажнике машины Крыстанова.

«Господи, — подумала Ванда, — если бы кто-то видел, как мы перекладываем вещдоки, словно последние контрабандисты!»

В этот вечер она уже во второй раз невольно вспоминала имя Господа.

Если придется в третий раз всуе произнести его имя, может быть, он и услышит ее?

Тревога вновь охватила ее с еще большей силой.

Ванда проводила взглядом стоп-сигналы машины Крыстанова, пока они не исчезли в конце улицы. Потом повернулась и пошла к подъезду.

Остаток ночи она провела в состоянии, которое трудно назвать сном или отдыхом, но, по крайней мере, наутро у нее не было похмелья. Ванда знала, что есть в жизни моменты, когда человек должен просто плыть на волнах событий, положившись на волю случая и не пытаясь что-то изменить, потому что любая попытка контролировать или планировать приведет лишь к потере сил. Но несмотря на это, мозг продолжал лихорадочно работать, разрабатывая сценарии один безумнее другого, заведомо невыполнимые. В полусне она даже смогла перетащить телевизор матери из кухни в спальню, где та в силу необходимости должна будет находиться после выписки из больницы. Наутро после всех этих ночных кошмаров Ванда, открыв глаза, вздохнула с облегчением. И тут же решила вечером принять снотворное, чтобы спать без сновидений, хотя знала, что таблетки на нее не действуют. Но все же оставалась слабая надежда, что она как-то сумеет обмануть организм.

По пути в Перник Ванда заехала в больницу, но к матери ее снова не пустили. Вместо доктора Миланова ее встретила молодая врачиха в очках и с маленькой сережкой в носу, которую она сначала приняла за медсестру. Врачиха сообщила ей, что больная провела ночь спокойно, состояние ее стабильное, но поскольку случай серьезный, они хотели бы оградить ее от внешних раздражителей еще хотя бы один день.

— Я не внешний раздражитель, — возразила Ванда. — Я ее дочь.

— Вот именно, — невозмутимо произнесла врачиха. — Встречи с самыми близкими людьми наиболее опасны в эмоциональном отношении, особенно когда человек находится в беспомощном состоянии. К тому же здесь отделение интенсивной терапии, а это значит, что свидания в принципе не разрешены. Но мы, вопреки всему, делаем исключения, идя навстречу родственникам.

Ванда не могла оторвать глаз от циркониевой капли на ноздре молодой врачихи. Капля отражала лучи флюоресцентных светильников на потолке, рассылая во все стороны слабые световые сигналы.

— И когда же планируется исключение для меня?

— Когда позволит состояние больной. Ничего конкретного я сейчас не могу сказать. Звоните каждый день. Приходите. Когда мы увидим, что ваша мать чувствует себя достаточно хорошо, мы позволим вам с ней увидеться. И кто знает, может быть, когда она вас увидит, она заговорит.

— Это что значит, что она не разговаривает?

Врачиха чуть заметно сморщила лоб, слегка изогнув тоненькие, выщипанные бровки.

— Вам вчера не сказали?

— Что мне должны были сказать?

— То, что в настоящий момент нами не установлены какие-либо физиологические нарушения, которые могли бы привести к потере речи. То есть, теоретически ваша мать могла бы разговаривать. Возможны какие-то нарушения речи, например, дислексия. Но подобные недостатки со временем можно полностью устранить, особенно если работать с логопедом. Но мы никак не можем определить с точностью ее состояние, потому что с ее стороны нет никакой словесной реакции. Может быть, это шоковое состояние. Честно говоря, другого объяснения у нас нет.

— Да просто она такая, — пробормотала Ванда.

— Что?

— Нет, ничего. Ваш коллега вчера меня обо всем проинформировал. Короче говоря, как я поняла, на этом этапе особой надежды нет.

— Надежда всегда есть, — как-то неопределенно ответила врачиха, которая не поняла, что конкретно Ванда имеет в виду.

Вот как, значит. Решила молчать. Ну что ж, жизнь с ней никогда не была легкой. С чего бы ей меняться на старости лет?

Где-то в глубине души Ванда испытала чувство облегчения, что ее и на этот раз не допустили к больной. Вряд ли это будет долго продолжаться, но каждый подобный день она воспринимала как отсрочку приговора.

«Мы делаем исключения», — сказала ей молодая врачиха.

Интересно, а в ее случае как должно выглядеть исключение?

Наверное, как бегство.

Или как полная отключка.

«Да, и нынешний день начинается многообещающе, — подумала Ванда, садясь в машину и пристегиваясь ремнем. — Сначала больница, потом похороны. В последнее время не могу пожаловаться на скуку. Вот только если я продолжу так развлекаться, то где-то через месяц превращусь в алкоголичку».

Когда она приехала на перникское кладбище, отпевание уже началось. Небольшая кладбищенская церковь была заполнена народом, и чтобы не толкаться среди скорбящих, Ванда встала поближе к двери. Правда, с этого места она не видела Евдокию Войнову, а также священника, чей не особенно благозвучный голос тщетно пытался возвыситься над собравшимися. Покойника, чье бренное тело и душу сегодня пришли проводить, тоже не было видно.