Ню

– По-моему, это воробьи…

– Ага…

– Парижские воробьи. Слышишь, они чирикают по-французски. С прононсом…

– И грассируют – тоже.

– Я голодна.

– Еще бы, столько проспать…

– Это потому, что…

– Я тебя совсем замучил, бедняжка.

– Наоборот, это я тебя. Совершенно забыла, что ты уже…

– Что?

– Мужчина в возрасте… Не мальчик…

– А ну-ка… Ты у меня… Во-о-от…

– О-о-о-хх… да, да… милый мой… ну-у-у… да-а-а-а…

На третий день мы вышли в город…

5

И настал – Монмартр.

Не появился, не возник – настал. Как праздник, как рождественский подарок, как – чудо. И неважно, что случится потом, этот, пронизанный солнцем город, небо над ним – навсегда. Уже – навсегда…

– Помнишь нашу первую встречу?

– Конечно, разве об этом надо говорить?

Мы сидим в кафе, внизу, у подножья и пьем кофе. На тонком блюдце передо мной – крохотный бисквит.

– Ты тогда спросил про Париж – почему?

– Это трудно объяснить. Можно сказать, что ты мне его напомнила…

– Но ведь ты же никогда здесь раньше не был. Или?..

– Я – нет. Я нынешний – нет. Наверное, есть какая-то генная память, что ли, что-то сродни дежа вю, но из прежней жизни. У меня нет другого объяснения.

– И что же это было точно – скажи…

– Твоя шея. Ты стояла ко мне спиной, волосы забраны высоко, и совершенно открытый, беззащитный затылок. И детская шея. Ужасно детская шея… В эту секунду я понял про тебя все. Ну, почти. Твою слабость, твою уязвимость, а особенно – твою нежность. И – не ошибся…

– Хорошо… А – Париж?

– Я подумал, где-то я ее уже видел. Уже трогал. И увидел нас в мастерской и себя – у станка. Руки перепачканы глиной, и я даже помню то, что мне никак не давалось, ускользало…

– Правда? В самом деле? Ну, скажи, интересно, угадаю я или нет?

– Нет, маленькая хулиганка, ты не угадала… Я имею ввиду линию плеч. Понимаешь, когда они опущены от бессилия страсти. Когда ты вся безвольно повисаешь в моих руках. Она никак не хотела мне даваться… И это был – Париж…

– Знаешь, что? Мы здесь не случайно.

– А мы вообще – не случайно…

И у нас еще целый один день впереди… 6

Иногда бывает и так, раз – и темно… И смысл жизни, как и она сама, течет, течет сквозь пальцы, застывает на ресницах – каплями дождя, а может – просто, от огромного парижского солнца сквозь неровную линию домов – слезятся глаза…

И наш последний день – в Париже.

Когда мне говорят, что Париж уже не тот, что в кафе не видно настоящих парижан, что на улицах грязно и шумно, и суетливо… У каждого в сердце есть свой Париж. У тех, кто в нем не был – тоже, хотя они сами об этом даже не подозревают.

Мой – не отобрать никому.