Нина Горланова в Журнальном зале 2007-2011

«Дорогая мама! Поздравляем вас с выходом на пенсию! Желаем здоровья и долгих лет жизни! К сожалению, приехать никак не сможем, дети ещё малы, да и денег нет. Ведь Саша зарабатывает сто рублей, а у меня стипендия 60 рублей, так что если бы не помощь моей мамы, мы бы вообще не смогли выучиться. Сейчас Саша на дипломе, в академическом отпуске, а за все эти четыре месяца ему заплатят после защиты, летом, поэтому даже на дорогу ему одному мы выкроить не смогли. Но вы не подумайте, что мы считаем деньги главным в жизни, совсем нет, главное, что мы живём дружно. Остальное, не так уж важно. На этом прощаюсь, сноха Света».

«Здравствуйте, дорогой сынок Саша, сноха и внуки! Саша, получили мы от Светы письмо, что нет денег приехать! Это, наверно, она тебя не отпустила, а мы бы денег на обратную дорогу дали! Вот вырастут у неё дети, не будут к ней приезжать, тогда она узнает, как это сладко для матери! Она-то себя ставит куда! Учёная! А внутри-то она кто? Мы-то знаем… У нас всё по-старому, Витя готовится к экзаменам, поедет поступать к вам в университет, пусть Света ему поможет на географический устроиться. Ведь она какое-то соотношение имеет к экзаменам, я слышала. На этом прощаюсь, высылаю вам две посылки с яйцами. Мама, папа, Витя».

«Завесть»

Он сбросил собаку с балкона пятого этажа. Она упала в глубокую лужу — сразу захлебнулась. Это была не лужа даже, а рытвина с водой, оставшаяся от ремонта канализации.

Валерка в темноте не видел, но по звуку всё вмиг понял, побежал вниз. Если бы не побежал, может, сбросил бы убийцу собаки, пока тот не ушёл с балкона. А что, как-нибудь да перетолкнул бы его через перила, жеребца! Мысль об этом заставила замедлить шаги, а потом пригвоздила к лестничной площадке, словно столбняк какой-то напал. Чтобы заставить себя сдвинуться, Валерка размахнулся и врезал кулаком в окно — медленно выступила кровь. Пошёл спускаться дальше, как-то спокойно думая о том, что в свои пятнадцать лет уже достаёт до высокого окна на площадке. Кровь разогналась и полилась обильно, руке стало жарко, но боль ещё не началась. Потом её будет много.

Валерка вытащил собаку, взял её на руки и даже присел от непосильной ноши — так тяжела была она, а ещё час назад он играл с нею. И не замечал никакого веса…

От усталости и бессилия злость снова хлестнула его, Валерка оглянулся на свой балкон и закричал:

— А твой гроб я бы нёс и нёс без устали! Я бы нёс его!

Но на балконе никого не было. И тут пришла боль, которая сразу отрезвила. Понял: нужно похоронить собаку. Снова по лестнице вверх — домой. А тот пьяно ревел на кухне, размазывая слёзы. Валерка подошёл и стал вытирать свою окровавленную руку об его раскисшую морду, тот ловил губами его руку, чтобы поцеловать, а может быть — и укусить. Валерка отдёрнулся, принялся лихорадочно искать лопатку на балконе. Тот вывалился следом, хрипло шептал:

— Ну, ударь меня, я тварь, заслужил…

— Заткнись! Если бы не мать, сейчас лопаткой этой — и всё!

— Ах ты — гадёныш! Ты ведь гадёныш! А вырастешь — г-га-а-ад!

Валерка понял: сегодня он всё доведёт до конца, больше так нельзя. А пока — похоронить, обязательно похоронить. Кое-как завязал руку и снова вниз. Начал лихорадочно копать,— вырыл настоящую могилу. Земля была сырая, тяжёлая, но легко поддавалась — всё-таки недавно разрыхлена экскаватором. Снова стал представлять, как мог бы зарыть его здесь вместо собаки; рука болела уже сильно, и представлять своего врага мёртвым было хорошо.

Когда всё кончил, взял горсть мокрого песку и понёс домой: «В морду ему сейчас, в глаза, на память».

Тот встретил его ласковой улыбкой:

— Валера! Валера! Любаше ни слова, прошу тебя! Не нужно огорчать!

Валерка посмотрел на часы, стоящие на холодильнике, уже без пятнадцати двенадцать. Можно начинать, пусть она застанет самый разгар, чтобы уже поздно было их мирить.

— Ах ты, собачий палач, фашист, хуже фашиста! — закричал он, распаляя себя, потом ткнул руку с песком ему в зубы и отскочил.

Тот плюнул, выпустил очередь мата вперемежку с песком. Валерка захохотал:

— Прочисти песочком свои белые зубки, ещё белее будут! На пасту-то не зарабатываешь!

Эти слова он приготовил заранее — когда поднимался… До прихода матери оставалось минут семь. Обычно тот выбегал навстречу — проявлял заботу. Но сейчас встретить не успеет.

Вдруг тот рухнул на пол, и Валерка, опешив, отскочил. Тот пополз, стал, целовать грязные Валеркины туфли и умолял:

— Ну, избей меня — пусти кровь, только, ей ни слова! Ты же знаешь, как я её люблю!

Валерка пнул его ногой, перешагнул и оказался в кухне. Там он закричал:

— Нет, врёшь, я и кровь пущу, и тебя выдам! Я тебя сегодня отсюда выпну, тварь, не будешь ты здесь жир нагуливать, жеребец!

Он задыхался. На глаза лезло много тяжёлых и острых предметов: сечка, утятница, мясорубка, нож. Вспомнил, что мясорубкой сожитель проломил прошлой зимой матери голову. Наконец хлопнула входная дверь.

— Опять? — устало спросила мать, перешагивая через своего ненаглядного и полагая, что он просто пьян — как обычно.

Тот поднял голову и застонал — надрывно, душераздирающе. Люба кинулась к нему: