Нина Горланова в Журнальном зале 2007-2011

Что мог противопоставить этому Сергей? Этим косым афонинским глазам, рождающим эротический шквал у разных дурочек. Этой каше во рту, которая вызывает содрогание повсюду – опять-таки у дурочек. Пришлось шлифоваться в другом направлении. Например, он стал говорить Музе на этих встречах:

– Баронесса, могу я предложить вам салат? Ах, какая у вас помада, баронесса.

Когда началась перестройка, пару раз еще пытались встретиться. Но все превращалось в митинг в четырех стенах: кто за Ельцина трепетал, а кто за Горбачева. Муза взяла нейтральный тон:

– Парочка Ельциных и один Горбы уже есть в нашем психиатрическом отделении.

– А Наполеон?

– Наполеона ни одного не встретила.

– Неужели ни одного Сталина нет? – ревниво спросил Паша.

Муза делала сложный рельеф губ, словно хотела улыбнуться, но тут же раздумала:

– Открою вам великую тайну: сумасшедшие не до конца больны. Сталиным никто никогда себя не чувствовал.

Году в восемьдесят шестом Сергей, сильно выпив, сказал близнецам, а они потом передали Афоне, по-свойски так, его слова: “Десять лет я жевал этот кактус неразделенной любви. Все, женюсь. Хватит неразделенки”.

Это было после второго замужества Музы. Когда этот второй заехал на вечеринку за Музой, Афоня разглядел его лицо, как будто состоящее сплошь из кривых ухмылок, но в сумме почему-то приятное. Впрочем, второй муж Музы был диссидент, а в начале перестройки к таковым относились уже с симпатией…

А в восемьдесят седьмом – на вечеринке – Муза рассказала Афоне, когда уже мыли посуду, что ее отец на фронте потерял глаз, попал в плен, а после войны за плен полгода просидел в фильтрационном лагере! И так это было горько!! Свои посадили, гады!!! Жить не хотел… Он потом частенько, напившись, хныкал по-бабьи:

– Зачем только я глаз потерял! Да пусть бы лучше фашисты победили!

Афоня вдруг прямо спросил: чем другие подошли в мужья лучше, чем он – Афонин?

– Помнишь, ты оставил на почте перчатки и, вернувшись, стеснялся их взять: что подумают? А какой-то мужик не постеснялся, схватил и убежал. Ты бы стеснялся моего отца.

– Допустим. А чем Серега не пара тебе?

– Ну, иногда мне казалось, что у него под кожей лица дракон спрятан. Вот-вот лицо треснет – дракон полезет…

До утра они сидели у Классной, наслаждаясь привычными тостами:

– Ну, давайте по энной вздернем, то есть, воздернем.

– А теперь по эн плюс первой.

И вдруг в семь часов Афоне стало плохо, и Муза отпоила его смектой.

Или это было в другой раз? Когда в России смекта-то появилась? Афоня не помнит уже. Помнит зато, как жена Паши – Зинчик – шептала:

– Паше не говорите! Так-то он долго хворает и не пьет. А со смектой короткие перерывы будут.

Паша на диване делал вид, что спит, а сам накрепко запоминал вожделенное услышанное…

Конечно, Афоня удивился, когда три дня назад, 2 января 2008 года, Сергей позвонил – заказать рекламу – и собственными барскими ручками скинул на “мыло” список авто, которые надо было воспеть.

Вот Сергей надевает очки, проговаривает вслух: “Пишем Лексус, читаем – Люксус”, – делает паузу, чтобы обдумать. Попугай шелестит крыльями и тихо говорит что-то в свой кривой нос, словно напоминая: я-то не автомобиль – выпустите полетать. Сергей открывает клетку. И тут раздаются крики на лестнице:

– Убили! Милиция! Помогите скорее! – И вроде бы кого-то рвет.

Сергей посмотрел на охранника.

– Не выйду, – ответил тот. – Вдруг это специально, чтобы выманить…

Тогда вызвонили консьержку. Она сразу завыла:

– Они сказали: экспресс-почта! Похожи на гусаров. Сели в лифт с Шутовой. Никаких выстрелов не слышно. Сразу они вышли, я думала: вручили.

Вручить-то вручили… между глаз, поняли одноклассники.

Афонин стиснул все зубные пломбы и вышел, спустился на один марш… и пожалел.

– Лужа крови, кусочек черепа, – вернувшись, сообщил он.

Это уже невозможно было пережить насухую, и Сергунов повел его куда-то через арку вглубь квартиры. Там на стене Афонин увидел две иконы: Нины Грузинской и Сергия Радонежского.

– У тебя жену Нина зовут?

– Да, Нина, – говорит Сергунов и достает из шкафчика красного дерева коньяк “Ной”. – Она выделялась еще в песочнице своей смуглотой – я знаю ее с детского сада.

Выпили по первой.

– Любую позу жены сразу можно на коробку конфет. – Говорит это Сергунов, а про себя прокачивает: “Кто заказал? Конкуренты Валентина? Родственники? Или за обиду кто завалил? С Афониным перетирать бесполезно: у него ничего нет, поэтому не поймет”.

– В этот детсад сейчас ходит мой внучатый племянник, – говорил он параллельно, – я им спонсировал юбилей заведующей. Отгадай, куда они пустили мои кровные? Ну. Я понимаю: подарок, выпить-закусить – пусть. Так они, эти тетки, стриптизера молодого оплатили!

– Стриптизер нынче что-то вроде Деда Мороза, – заметил Афонин.

– Все-таки это детский сад! Куда катимся, старичок?

Опрокинули по второй – тут звонок в дверь.

– Капитан Трекозов, – показал корочки маленький, щупленький в потрепанном анораке. – Много не пейте: вам предстоит давать показания.

И тут же капитан выронил удостоверение. Неделя праздников сказывается, подумал Афонин.

– А мы ничего не слышали – только крики.