Никта

Василь и правда в итоге редко испытывал эмоции, а когда они посещали его, то были слабыми отголосками того, что чувствовали другие люди. Этих других Василь не понимал, хотя иногда они очаровывали, магнетизировали его — своими неосмысленными поступками смертных, своими ненужными и бурными проявлениями чувств. Мотыльки-камикадзе, с размаху влетающие в огонь, да и только.

Жизнь Василя не превратилась в безмятежную нирвану буддистского монаха, она сначала поблекла и посерела, а потом начала чернеть, постепенно, тон за тоном, незаметно для него самого.

Пост, медитации, тренировки астрального тела. Сильнейшая внутренняя сила. Стертая личная история. Осталось совсем немного: окончательно покорить внутренний диалог, избавить себя от привычки судить окружающих, отбиться от депрессии. Магу вообще депрессовать не полагается.

Остальные так или иначе чувствуют его уныние на расстоянии, но он мешает им понять, сколь велик иногда масштаб его отчаяния, мешает личной силой.

Никта, Никта. Как поэтично — называть ужасное, всепоглощающее ничто именем прекрасной гречанки. Ему больше импонировало называть его Тиамат, чудовищем.

Скоро ритуал. Скоро они окончательно высвободят это ничто — и подчинят его себе.

Василь собирает вещи, закрывает счета. Попутно он начинает поститься и в очередной раз меняет документы на новое имя. Когда с делами покончено, он съезжает с квартиры и живет несколько дней в гостинице, пока не наступает день, указанный на билете в одну сторону. И он улетает — в Россию.

Остальные тоже переезжают. Кто-то в пределах своей страны, кто-то тоже за границу. Одному из них приходится даже организовать себе выход в открытое море — на время.

Они должны оказаться в точках, соответствующих углам пентаграммы — гигантской, со сторонами в тысячи километров, когда планеты на небе выстроятся в ряд относительно Земли.

Василь, которого звали уже не Василь, приехал намного раньше требуемого дня, чтобы хорошенько обосноваться. Снял другую комнату, взял в аренду ларек на остановке, предлагающий покупателям мелочевку вроде сникерсов и зажигалок. Василь мог заняться делом более высокого уровня, но не хотел лишнего внимания к своей персоне.

Представление о ведении бизнеса он имел самое поверхностное, но и душу в это дело вкладывать не собирался. Ларек годился как временное прикрытие, и шел его новому образу. Василь так вжился в него, что начал сбрасывать по килограмму в день. Его сложение в новом образе должно быть плотным, но не тучным. Он сменил пальто на дубленку, сбрил бороду и усы, познакомился с девушкой и тут же сделал ей предложение. Василь не любил долго думать. Если что не так, никогда не поздно развестись. Видимо, девушка считала так же, потому сразу согласилась.

«Сообразительнее своих сверстниц», — писал он французу. — «Но далека до идеала. Нельзя сказать, что умна или хотя бы эрудирована. Готовить не умеет, и слушает не шибко толковую музыку. Зато сговорчивая».

Француз был прекрасным слушателем, или, лучше сказать, читателем. Никогда не показывал, что ему неинтересно. О себе он, как и швед с итальянцем, не распространялся. Василю же иногда не терпелось с кем-то разговориться. Кроме него да турка, никто из них пятерых не позволял себе говорить не по делу.

Но, Василь не очень любил личную переписку с турком. Мировоззрение того человека представляло собой ядерную смесь мистицизма с православием. Это было странно вдвойне, как для жителя мусульманской страны, но потом выяснилось, что он считает себя потомком каких-то константинопольских титулоносцев. «Ладно эти, но ты-то славянин, как ты можешь не быть православным?» — спрашивал турок. Сначала Василя забавили эти разговоры, потом он стал избегать этой темы — но турок возвращался к ней снова и снова, пока Василь не ограничился с ним контактами только по делу.

Шло время, и он понимал все более полно, что жизнь с самого начала вела его к этому дню. Судьба благоволила Василю в его начинаниях, и он не встретил ни единой проблемы с переездом за границу или со сменой документов, да и в деньгах не нуждался. Всюду он видел знаки. То и дело перед ним останавливались машина с номерами, в которых скрывалась дата ритуала. Ему сунули на улице бесплатную газету — нижняя часть передовицы скромно напоминала о параде планет. Он включил телевизор — в передаче «Непостижимо, но истинно» обсуждали ритуалы, даже не дилетантские, а бутафорские, но все же. Он включил радио и попал на православную программу, где бас вещал: «Агнец, агнец божий», а ведь сам Василь должен был заклать такого на алтарь.

Они с «коллегами» не обсуждали, что подразумевается под ангцем. Не потому, что это понятие расшифровывалось самым очевидным образом, как ягненок, а потому, что каждый из них принесет ровно такую жертву, какую сочтет нужным.

Василь долго гадал, кого выбрать в качестве жертвы. Можно было поступить по старинке и зарезать барана, но его вершина пентаграммы приходилась на место жилого квартала, и попытка протащить туда барана привлекла бы лишнее внимание.