Никта

Стефан умолк и подал пустой чай в разных чашках. Катрин выбрала ярко-зеленую, без рисунка, оставив хозяину оранжевую, больше похожую на кружку, чем на чашку, с полустершейся надписью. Эти цвета всегда вызывали у нее ассоциацию с морковью, и Катрин уже почудилось, что она чует ее вкус и хруст во рту. Ей вдруг стало весьма стыдно за свою реакцию.

— Вы не подумайте, я ничуть не ругаю, но ведь каждый имеет право на свой вкус… — заговорила она быстро-быстро.

— Разумеется, — отозвался Стефан снисходительно, будто бы говоря своим тоном, что он не винит ее за дурные предпочтения. Все-таки она пришла за покупкой интерьерных атрибутов именно к нему, а значит, мадемуазель еще не совсем потеряна для мира модных тенденций. И ничуть не важно, что стилистика того, что он продает, прямо противоположна той, которую он избрал для обстановки своего собственного жилища. — Но я оценил откровенность. Кстати, предлагаю перейти на «ты».

— Не против.

— Так о чем ты хотела рассказать?

Навязчивая мелодия «скайпа».

— Прошу прощения. Одну минуту, — Стефан бросился к ноутбуку и надел наушники, а Катрин продолжила рассматривать обстановку, пытаясь понять через нее характер владельца. Пока что все вокруг говорило ей только одно слово: «Безвкусица! Безвкусица!», хотя Катрин и гнала его прочь от себя. Никаких книг, записных книжек, личных фотографий или даже собачьей миски в углу — всего того, что могло рассказать ей больше. Под креслом напротив виднелся сиротливый носок, и все.

— Да. Нет. Нет, — слышался голос Стефана. — Очень рад! — мрачным тоном. — Да. Слушай, я тут немного занят… — послышалось нервное постукивание карандашом по столешнице. — Да. Да. Все, я пошел, до свиданья! — он встал, уже порываясь снять наушники. — Ага. Нет. Ты вообще в курсе, что каждый чело… Нет, сказал же, — он снова сел, и противостояние с неизвестным болтуном продолжилось, затянувшись не на минуту и не на две.

Катрин притворилась спящей, приняв очаровательно-расслабленную позу, но Стефан, вернувшись, не стал любоваться ею, а потряс за плечо, сдержанно извинившись.

— Я, конечно, тоже люблю поговорить, и много, но даже я знаю меру, — сказал он с нескрываемым раздражением. — Сестра звонила. Мы с ней — как темная и светлая ипостаси общительности. Я, разумеется, светлая.

Катрин даже представить не могла, что она говорила бы со своей сестрой так холодно и отрывисто. Оля была ей самым близким человеком даже после смерти… до тех пор, пока ублюдочный монстр не опорочил ее чистый образ, пользуясь сестриной личиной. Хорошо, что она так быстро его раскусила. Все же, в душе успел поселиться некоторый холод.

— Давно поссорились с сестрой? — спросила она.

— Что? Поссорились? Мы не ссорились, — удивился Стефан. — Мы всегда так разговариваем. Точнее, последние пару лет. До этого мы вообще не разговаривали.

— Как так?!

— Меня бы устраивало, если бы мы не разговаривали и дальше, но после того, как матушка отошла в мир иной, в Изабель то ли совесть проснулась, то ли что… Короче говоря, она начала мне названивать. Хорошо, что она живет за океаном и не может приходить ко мне лично, иначе у меня давно вскипел бы мозг.

— Так все-таки поссорились когда-то, раз не разговаривали?

Стефан вздохнул.

— Да говорю ж тебе, мы с ней не ругались. Мы вообще не замечали друг друга. Более того, у меня о ней совсем не сохранилось воспоминаний. Мы прожили под одной крышей четырнадцать лет — она съехала, когда мне было четырнадцать — но я о ней ничего не помню. Есть только смутные обрывки, вроде того, что когда я был совсем маленьким, она читала мне книжку… Это был «Волшебник страны Оз». Изабель осилила одну главу и сказала, чтобы дальше я читал сам. Потом, помнится, когда я был уже подростком, мы говорили о музыке, и ни капли не сошлись. Она в то время увлекалась немцами, один другого заунывнее. Angst, что еще сказать. Сейчас она слушает «нормальную» музыку, чему я безусловно рад… хотя на самом деле мне плевать. Ну и, я присутствовал на похоронах всех трех ее мужей, хотя плакал только на первых, за компанию… Мне было всего шестнадцать, а сестра пыталась дать мне русской водки, видя, как я убиваюсь горем. Она была к тому моменту уже совершенно пьяна. До сих пор помню ее лицо, пьяное, опухшее — перед моими глазами. Она странно пахла. «Давай по водочке?»

— И ты выпил?