Николай Рерих

Голоса большинства других писателей и художников глухи и смятенны. Для них будущее — катастрофа, конец всего сущего, Страшный суд. Словно каменная туча нависает над Россией и нет праведника, который мог бы отвести ее. Катастрофу пророчат не только присяжные пессимисты — эстетствующий во Христе Мережковский, тихо шелестящий о смерти и тлении Федор Сологуб. Исполнены мрака даже статьи Бенуа: «Завтра должно наступить новое возрождение. Многие это знают. Но где это завтра, когда оно наступит, какова-то будет остальная ночь? Во всяком случае, близко ныне к полночи, и заря сильно передвинулась к Востоку. Царит час безумства и оргий, час наибольшего озверения и самоубийственного отчаяния.

Быть может, перевал еще не пройден, и станет тьма еще чернее, и заря потухнет вовсе. Но там, за горизонтом, божественное светило не остановится, а обойдет весь свой круг и дойдет, когда наступит его час, разумеется, не предусмотримый… Ни к чему мольбы о скорейшем пришествии этого ужасного и радостного часа. Наступит он в свое время».

Тускнеют, темнеют краски поэтов-«младосимволистов», золото оборачивается чернотою, лазурное небо окрашивается заревом. Славящие жизнь хоры сменяются воплями из бездны:

«Лжи и коварству меры нет,
А смерть — далека.
Все будет чернее страшный свет,
И все безумней вихрь планет
Еще века, века!» —

так воспринимает свое время и будущее Александр Блок.

Так воспринимает свое время и будущее Николай Рерих.

Он продолжает свои живописные циклы-гимны дальнему прошлому. Трудятся пахари в мирных полях, святые угодники пасут стада и жнут рожь, как жнецы ярославских фресок. Пантелей-целитель собирает травы для болящих. Лунный народ-мехески молятся серебряному диску. В картине 1915 года «Волокут волоком» реальный, известный всем по учебникам истории волок, перевод ладей посуху из реки в реку, превращается в радостный символ чуда, свершаемого человеком. Похожие на лебедей ладьи скользят между холмами в едином прекрасном ритме дружного усилия.

Время застыло в этой живописи. Время живет в этой живописи. Гармоничное деятельное прошлое, где все равны, все сыты простым хлебом, все одеты в домотканые рубахи, — звучит укором настоящему. Простое равенство «Трех радостей» противостоит роскоши и нищете двадцатого века. Раздолья рек и лугов — оскудению, которое надвигается на российские просторы. Дружный рой древних людей — обществу, где личности отчуждены, равнодушны и жестоки друг к другу.

Но не эта гармония древнего славянства, богатырства, мирного труда, народных преданий и легенд определяет живопись Рериха десятых годов.

Из средневековой Европы, из первоначальной Руси он уходит куда-то на край света, на край бездны, где уже нет тоскующих над морем девушек и отроков, играющих на свирелях, нет человеческих селений — только горы, да пропасти, да небо, окрашенное заревом, да темные корабли — вестники недоброго. В горах стоят угрюмые замки и города-крепости — безлюдные, словно мертвые. Новый цикл картин, начатый в 1912 году: «Город осужденный». Город обложен гигантским Змеем: ни войти, ни выйти, очерчен магический круг, приходят последние времена. («Величайший интуитивист современности», — говорит Горький, выбирая эту картину.) Из пропасти в желтое, расплавленное небо поднимается голова огромного Змея — он кричит в небо, то ли взывая о помощи, то ли пророча земле последний час. Змей, Дракон — тоже образы народного искусства, но образы зловещие. Снова возникает в живописи Рериха изба смерти как обиталище Кащея. Картина «Зарево» — недвижно стоит возле замка рыцарь-страж, бессильный спасти его: пламя багровеет в окнах, разгорается над кровлей, окрашивает небо и землю. Картина «Ангел последний» — в огненных облаках, над пылающей землей стоит бесстрастный крылатый свидетель всеобщей гибели. Картина «Короны» — три короля ожесточенно бьются на низком морском берегу — тяжелы мечи, свирепа схватка. И короли не замечают, что нет на их головах корон, что короны уже тают в небе розовыми облаками. Картина «Вестник» — черный корабль стоит у высокого угрюмого берега, зловещи вести, принесенные им.

Грядет вселенская катастрофа.

Эта катастрофа, Страшный суд, который не писал Рерих для церквей, становится постоянной темой его картин. Суд, сотворенный самими людьми, проливающими кровь, пронзающими мечами друг друга, поджигающими замки и города.