Николай Рерих

Картины-символы, вернее, картины-аллегории, вовсе не затуманенные, но подчеркнуто однозначные. Образ исполинского Змея, образ пламени, не очищающего, но свирепого, губительного, возникает и не исчезает в картинах. Предчувствие мировой катастрофы сгущается в живописи Рериха, как сгущается оно в самой жизни, где соседствуют забастовки путиловцев, «Дягилевские сезоны» в Париже, «великая говорильня» Государственной думы, аресты депутатов-большевиков, реальный дележ мира великими державами и идеальные мечты о всеобщем человеческом братстве. Летом 1914 года всеобщее ожидание напрягается до предела и разрешается военными пожарами, артиллерийскими канонадами, газовыми атаками. Начинается четырехлетняя война — первая мировая. Русско-германский фронт растягивается от Балтики до Карпат; окопы рассекают землю Беловежской Пущи, Галиции. В галицийском имении Стравинского гибнут эскизы «Весны Священной» и «Ункрада». На западе немецкие войска быстро идут к французской границе через маленькую Бельгию:

«Германские империалисты бесстыдно нарушили нейтралитет Бельгии, как делали всегда и везде воюющие государства, попиравшие в случае надобности все договорные обязательства» (Ленин).

В эти дни Морис Метерлинк, автор «Тентажиля» и «Малэн», пишет реальнейшую пьесу о бургомистре бельгийского городка, которого расстреливают немцы. Трепетный, многозначительно-бесплотный диалог сменяется вполне прозаическим рассказом: «Поймал пулю в локоть под Эршотом… Город вчера заняли немцы, но я не стал дожидаться, пока они меня накроют… Дали мне вот эти крестьянские отрепья, и я смотал удочки… Попытаюсь догнать моих стрелков…»

В эти дни Рерих — в числе тех, кто поднимает голос в защиту Бельгии, Рерих — ревностный устроитель сборов для раненых, для госпиталей; председатель комиссии по организации художественных мастерских «для увечных и раненых воинов». Отзвуки этой деятельности — в десятках писем:

«Милостивый государь Николай Константинович!

Комитет по организации этапного лазарета имени Петроградских высших учебных заведений при женских курсах высших архитектурных знаний Е. Ф. Багаевой приносит Вам свою искреннюю признательность за Вашу отзывчивость и пожертвования ценной коллекции майолики и других художественных вещей для предстоящего аукциона в пользу названного лазарета»…

Письмо на бланке Московского общества любителей художеств:

«Милостивый государь!

Комитет по устройству выставки в пользу пострадавших на войне художников и их семейств выражает Вам свою благодарность за присланные Вами пожертвования…

Аполлинарий Васнецов».

Художника ужасает количество убитых, судьба раненых, отравленных газами, искалеченных осколками. Художника, собирателя культуры, историка заботит судьба самих романских, готических городов, где островерхие дома подпирают друг друга, где соборы, башни, стены образуют единое целое, почти живой организм, так же естественно украшающий землю, как горы и деревья. В Бельгии гибнут эти города. В Лувене немцы не только расстреливают заложников — взрывают готический собор (в 1915 году, узнав о разрушении Лувена, Рерих пишет: «И не столько армию винить надо. Я виню тех людей, которые в Германии мнили себя охранителями искусства. Не о кайзере говорю, который выдал себе аттестат безвкусия истуканом на „Аллее Победы“, а о тех самомнительных, до подлости жадных советниках»…). Сожжен средневековый рынок городка Ипра; ипритом называется отравляющий газ, впервые примененный немцами в боях под этим городом. Армии идут друг на друга в штыковые атаки. Армии засели друг против друга в окопах, пропитанных запахом нечистот, крови, преющей кожи. Об этой реальности войны — роман француза Барбюса «Огонь», роман немца Ремарка «На западном фронте без перемен».

Об этом стихи Блока:

«Петроградское небо мутилось дождем,
На войну уходил эшелон.
Без конца — взвод за взводом и штык за штыком
Наполнял за вагоном вагон…»

У Блока сплетаются в стихах живые, толстовские подробности прощания:

«И, садясь, запевали „Варяга“ одни,
А другие — не в лад — „Ермака“,
И кричали „ура“, и шутили они,
И тихонько крестилась рука…» —

и то общее, огромное, что вбирает в себя отдельные судьбы и требует иного выражения в искусстве:

«Эта жалость — ее заглушает пожар,
Гром орудий и топот коней.
Грусть — ее застилает отравленный пар
С галицийских кровавых полей».