Николай Рерих

Он не изображает Христа и Марию, Иуду и Иоанна, рождество и распятие, его не привлекают сами эпизоды Евангелия, к которым обращалось столько художников. Его герои — святые, которые остались в житиях и в народных преданиях воинами, тружениками, защитниками. Пантелеймон-целитель, собирающий на заре травы, чтобы излечивать людей. Хозяин неба, повелитель грома и молнии Илья-пророк. Святой Николай, оберегающий мир на земле. Святой Георгий, поразивший дракона. Меркурий Смоленский, оборонивший свой град от татар.

Рерих пишет убиенных мучеников Бориса и Глеба, скользящих в ладье по туманной реке; будет писать труды святого Сергия, которому посвящает свои иконы-картины и Нестеров. Но Сергий у Рериха — не тихий отрок, узревший видение, не умиленный пустынник, сложивший на груди восковые руки, но труженик, который сам валит вековые деревья, но творец обители, наставник и руководитель людей.

Реально существовавший юродивый Прокопий, пекшийся о своем Устюге, который назывался прежде Великим, будет героем Рериха.

По замечанию Ключевского, «„Житие устюжского юродивого Прокопия“, плохо написанное, составлено из отдельных эпизодических рассказов, имеющих очень мало литературной связи… Рассказ об огненной туче в житии есть неловкая переделка повести, отдельно встречающейся в сборнике XVI века…»

Но рериховский Прокопий к этому «плохо написанному» житию уже не имеет отношения. Он вечно сидит на холме, над извилистой синей рекой, по которой идут малые корабли, и вечно благословляет эту реку и эти корабли — «Прокопий праведный за неведомых плавающих молится». Властным жестом заставляет святой отступить сизую тучу, нависшую над мирной землей, над устюжскими храмами — «Прокопий Праведный отводит тучу каменную».

Это уже не «неловкая переделка» чужого жития, но новое житие, созданное художником двадцатого века. А затем Ремизов снова напишет литературное «Житие Прокопия Праведного» — уже по мотивам картины Рериха:

«И вот показалось: раскаленные красные камни плыли по черному небу, и было, как ночью, в пожар, и был стук в небесах, даже слов не расслышать.

Ошалелые, метались люди.

А он бился о камни, кричал через гром: не погубить просил, пощадить жизнь народу и родной земле.

И гроза мимо прошла.

Там разразилась, там раскололась, за лесом устюжским, и далеко засыпала камнем до Студеного моря…»

Это — словно изощренная сцена из спектакля «Старинного театра», где все так тщательно стилизовано под средневековье, под миракль или «житие».

То же высокое торжественное настроение наполняет картину «Три радости». Возле узорчатого деревянного дома — настоящего северного, с высокими крыльцами, галереями, расписными карнизами — сидит на лавочке крестьянин в белой домотканой рубахе, жена его в тяжелой кичке с пестрыми рогами, светловолосый отрок-сын. Входят в ворота калитки прохожие, зная, что их приветливо встретят в доме. А рядом — синяя река, а вокруг — зеленые холмы, на которых пасутся стада, золотится рожь.

«Егорий коней пасет.
Никола стадо сберег.
Илья рожь зачинает.
Прокопий камни отвел,
Радость всякому дому…» —

этими строками сопровождает Рерих свои картины десятых годов.

Небольшие картины, которые, однако, можно перенести на стены церкви, — они построены как монументальные фрески, они сияют яркими радостными красками, какими писали старинные художники.

Все чаще Рерих откровенно использует в своих картинах приемы древней живописи: цветовую гамму икон ярославской или псковской школы, условность трактовки человеческих фигур, ритмичность их расположения в пространстве, вернее, на плоскости, в наивной «обратной перспективе». Так написаны картины «Древо преблагое, глазам утешение», и «Благие посетившие», и «Отроки-продолжатели». Так задуманы во Франкфурте в 1911 году картины, прославляющие непобедимую вечную Русь: «Сегодня после обеда поработал. Сделаю еще маленькую вещь „Город Пречистый“. Белый город со святыми внутри окружен пламенем, и демоны кидают камни в него. Красное с бело-серым и коричневым».

Через два дня художник продолжает: «Еще картину надумал: „В духов день земля именинница“: по цветущему лугу разные фигуры — женские и мужские в вышитых славянских нарядах. Некоторые старики землю целуют».

В это же время создаются целые циклы церковных росписей.

Еще в 1904 году художник получает заказ на роспись иконостаса для фамильной церкви Каменских в Перми. В 1906 году делает эскизы для росписи церкви в Пархомовке — украинском имении Голубевых. Делает эскизы для храма в Шлиссельбурге, для часовни во Пскове. Богачи Лившицы просят об эскизах для моленной, которую устраивают они в своей вилле в Ницце. И когда Тенишева строит церковь в своем «Талашкине», расписывает ее, конечно, Николай Константинович.