Николай Рерих

С тихим вежливым литовцем Юргисом Балтрушайтисом, с Сергеем Городецким, который успевает темпераментно спорить о «народной душе» в салонах, собирать коллекции кустарных изделий, писать стихи, выпускать манифесты нового течения — «академизма» или «акмеизма», с Андреем Белым Рериха связывают долгие годы той близости, которую называют творческой. Любовь Городецкого к России, к старине ее, образы солнца-ратника, тучи-зверя, битва Луны и Солнца в синем небе — это образы живописи Рериха. Сами названия книг Городецкого, стихов Андрея Белого — тоже как названия его картин: «Ярильские песни», «Перун», «Ярь», «Белые зарницы», «Свирель», «Душа мира», «Образ вечности», «Ожидание».

«Сон о белом коне и ослепительном всаднике» Леонида Семенова, парус, который встает над северным морем и манит от литовских холмов Юргиса Балтрушайтиса, мальчик — медвежий приемыш, понимающий язык трав и зверей, о котором пишет подающий большие надежды Алексей Толстой, бунинские образы кургана, под которым лежат черепа и ржавые доспехи, черного ворона на сером камне, полярной звезды, стынущей в небе, — это все рериховские темы. Ощущение сопричастности миру в его прошлом и будущем — от государства Майя и берегов священного Ганга до города Ефремова и доходных петербургских домов с вывесками зубных врачей, постоянное предчувствие неведомого будущего, которое будет одновременно катастрофой и возрождением, огненным крещением, — живет в самом воздухе десятых годов, в поэзии десятых годов, в их литературе.

Рерих постоянно тяготеет к литературной среде, где связи его даже более крепки и органичны, чем в среде художественной. «Буду читать свою новую пьесу, в которой больше живописи, чем литературы. Так как Вам ведомо и то и другое, то Ваше мнение будет для меня очень интересно» — письмо Леонида Андреева Рериху.

Приглашение, адресованное на Мойку, 83: «Леонид Андреев, Максим Горький и Федор Сологуб просят Вас пожаловать в четверг, 19 с. м. (сего месяца) в 8½ часов вечера к Ф. К. Сологубу (Разъезжая улица, 31, кв. 4) на обычную чашку чая».

Рерих едет (от станции за целковый до Черной речки) в Райволу, к Андрееву, где в огромном причудливом доме висят фантастические картины хозяина-писателя. Рерих бывает у Сологуба на Разъезжей и в квартире у Таврического сада, которая увенчана башенкой. Поэтому название «башня» переходит на квартиру.

Здесь поздно встают и расходятся на рассвете, здесь обсуждают книги, пророчествуют, философствуют, больше всего — читают стихи.

Хозяин — Вячеслав Иванов, с длинными волосами, с неизменной улыбкой тонкого рта, в очках с выпуклыми стеклами, вещает: «Мы почувствовали себя и нашу землю и наше солнце восхищенными вихрем мировой пляски. Мы хлебнули мирового божественного вина и стали сновидцами…»

Жена сновидца — Лидия Дмитриевна Зиновьева-Аннибал — пишет книги о лесбиянках и содомитах, о детях, одержимых то ли мистикой, то ли эротикой. Умирает хозяйка «башни» в 1907 году, заразившись дифтеритом от больных детей. Вячеслав Иванович продолжает принимать по средам в своей «башне», продолжает проповедовать свою религию, в которой смешивается неохристианство, «органическая культура», к которой идет все человечество, вера в мессианство России, которая через Византию таинственно продолжает древнюю Элладу и еще более древний Египет.

Иванов — один из лидеров символизма XX века, один из «младосимволистов», уже третирующих «старших символистов» 90-х годов, считающий их старомодными, не выражающими истинные требования искусства.

Символисты старшего поколения — Мережковский, Брюсов, Минский — часто повторяли слово «одиночество», считая именно его естественным состоянием истинного художника, отрешенного от забот и суеты реального человечества. Младосимволисты также часто повторяют слово «соборность». Не одиночество поэта важно для них, а выражение в его творчестве чаяний «мировой души», призывы к единению людей то ли в общем труде, то ли в общем экстазе, как бы воскрешающем экстазы дионисийских празднеств Эллады.

«Символы — переживания забытого и утерянного состояния народной души… Истинный символизм должен примирить поэта и чернь в большом всенародном искусстве. Минует срок отъединения. Мы идем тропой символа к мифу» — пророчествует Иванов. И не только Иванов.

Старшее поколение символистов видело в будущем то ли страшный суд, всеобщую гибель (об этом — пьеса Брюсова «Земля»), то ли страшное нашествие грядущего Хама, новых гуннов, которые уничтожат всю человеческую культуру.

Новое поколение предчувствует не гибель — возрождение, великие обновления мира, который сбросит ветхую чешую общественных систем, тяжкого быта, сословности, и сольется в единое братство, в ликующие толпы, которым будут читать стихи поэты грядущего.

Название книги Андрея Белого «Золото в лазури» как бы определяет тон поэзии нового века; краски ее ярки и звонки, темы ее — не смерть, не отчаяние, но ликование всеобщего праздника, хороводы на зеленом лугу, торжественность и радость объединения людей.