Николай Рерих

— Дядя Федор, — толкает бойкая, задорная девка-копальщица, — здесь колонисты?

— Вот я те выкопаю колониста, в аккурате будешь!

— Чтой-то тут, испытанье никак? — шамкает древний дед, пробираясь в толпе.

— Слышь, дедушко! Котел нашли с золотом. Каждому мужику по 100 рублев выдавать будут, а деду не дадут…»

Запах свежей земли, желто-бурая кость, показавшаяся в раскопе, позеленевший, окислившийся бронзовый браслет на предплечье, возглас в толпе: «Бруслетка! Смотри-ка, эка штучка-то аккуратная! Тоже изделье!», — все воссоздается с той же точностью, с какой умеет Рерих описать самое погребение. И сейчас же эта жанровая современная картина, пестрая и точная, словно бы звучащая веселыми голосами любопытных баб и дедов, сменяется картиной Рериха, не красками написанной — воссозданной в словах:

«Словно бы синей становится небо. Ярче легли солнечные пятна. Громче заливается вверху жаворонок. Привольное поле; зубчатой стеной заслонил горизонт великан-лес: встал он непроглядными крепями… Полноводные реки несут долбленые челны. На крутых берегах, защищенные валом и тыном, с насаженными по кольям черепами, раскинулись городки. Дымятся редкие деревушки. На суходоле маячат курганы… К ним потянулась по полю вереница людей»…

Костюмы, внешний вид этих людей описаны с той же степенью подробности, с какой пишет древних гонцов, охотников, девушек художник:

«У мужчин зверовые шапки, рубахи, толстые шерстяные кафтаны… На ногах лапти, а не то шкура вроде поршней. Пояса медные, наборные; на поясе все хозяйство — гребешок, оселок, огниво и ножик. Нож не простой — завозной работы; ручка медная, литая; кожаные ножны тоже обделаны медью с рытым узором… Женщины жалостно воют. Почтить умершего — разоделись они; много чего на себя понавешали. На головах кокошником венчики серебряные с бляшками. Не то меховые кожаные кики, каптури, с нашитыми по бокам огромными височными кольцами… Гривны на шее; иная щеголиха не то что одну, либо две-три гривны зараз оденет, и витые и пластинные: медные и серебряные. На ожерельях бус, хоть и немного числом, но сортов их немало: медные глазчатые, сердоликовые, стеклянные бусы разных цветов: синяя, зеленая, лиловая и желтая; янтарные, хрустальные, медные пронизки всяких сортов и манеров — и не перечесть все веденецкие изделья. Есть еще красивые подвески для ожерелий — лунницы рогатые и завозные крестики из Царьграда и от заката».

Так же подробно описание самого обряда сожжения покойного и тризны на свежем кургане: «Дружина пирует у брега…» Подробнейшие деловые описания типов курганов севера соседствуют с преданиями о провалившихся, ушедших в землю церквах. Дорога археолога ведет от кургана к кургану, пока не упирается в станцию железной дороги:

«Чаще шумит ветер, дорога начинает бухнуть и киснуть; листья желтеют, облака висят над горизонтом сизыми грудами — осень чувствуется… Похудели тюбики красок, распухли альбомы и связки этюдов, наполнился дневник всякими заметками, описаниями раскопок, преданиями, поверьями… Пора к дому!

После чистого воздуха окунулись вы в пыльное купе вагона; едкий дым рвется в окошко; фонари и пепельницы выстукивают какие-то прескверные мотивы. Не веселят ни господин в лощеном цилиндре, с удивительно приподнятым усом, ни анемичная барышня в огромной шляпе, украшенной ярким веником.

Тоскливое чувство пробирается в сердце».

Это — современник «Гонца», написанный в 1898 году очерк «На кургане» с подзаголовком: «В Водской пятине (Спб. губ.)». Очерк предваряет «Избранное» Рериха и является как бы стилистическим ключом к книге — в сочетании деловых, почти протокольных описаний, исторических примечаний и картины древней жизни, воскрешенной с этнографической точностью и величавой патетикой. Это сочетание, определяющее всю огромную «славянскую сюиту» Рериха в живописи, определяет и сюиту литературную. «Иконный терем» — описание труда живописцев XVII века, «Радость искусству», — большая работа, посвященная прекрасному каменному веку всего человечества и славянской теме, которая вырастает из каменного века в великое самостоятельное явление мировой культуры. Десятки других статей, очерков, эссе.

Здесь собраны народные предания о Марфе Посаднице, на могилу которой, в тверскую сторону, до сих пор паломничают новгородцы, здесь Рерих громит незадачливых реставраторов — «буквалистов», призывает к охране русских древностей, к возрождению старинных ремесел, к строительству будущей культуры, исполненной благоговейных воспоминаний о прошлом.

Здесь — живые портреты Серова, Куинджи, Врубеля, своего столетнего деда, случайных новгородских перевозчиков:

«Старик-рыбак держал рулевое весло. За парусом сидела дочка. На медном лице сияли белые зубы.

Спросили ее:

— Сколько лет тебе?

— А почем знаю…

И сидели рыбаки, крепкие. Такие помирают, но не болеют…

Заспешили. Забрались на рыбачью корму, но городская лодка с копальщиками не сходила с берега.

Трое гребцов не могли тронуть ее.

— Али помочь вам? Садитесь вы все! — пошла по глубокой воде дюжая новгородка.