Николай Рерих

Но в своих исторических концепциях, в самой философии искусства он всегда выпрямляет и абстрагирует пути, преувеличивает значение явлений, которые считает определяющими. Отсюда, из упорного соединения всех влияний в единой «радости искусству» древности, — и его восприятие «татарской темы». Она кажется еще одной нитью, вплетенной в бесконечный орнамент развития человечества. А через степи кипчакские, половецкие, через ледяные горы видится Рериху дальняя страна, о связях с которой так увлеченно толковал Стасов.

Интерес к этой стране поддерживается дружбой с индологом — профессором Виктором Викторовичем Голубевым. Встреча с ним в небольшом парижском музее, на выставке предметов восточных культур становится для Рериха знаменательной встречей с единомышленником:

«На выставке музея Чернусского ожидал меня Голубев, и то, что он показал и рассказал мне, было так близко, так нам нужно и так сулило новый путь в работе, что оба мы загорелись радостью.

Теперь все догадки получали основу, все сказки становились былью.

Обычаи, погребальные „холмы“ с оградами, орудия быта, строительство, подробности головных уборов и одежды, все памятники стенописи, наконец, корни речи — все это было так близко нашим истокам. Во всем чувствовалось единство начального пути…»

«Единство начального пути» — это родство индийского и русского народов, которое все время ощущает Рерих, разгадку которого он пытается найти в еще далеко не изведанных путях великих переселений народов, в посредничестве завоевателей-монголов, принесших на Русь отзвуки Индии.

На курортах Швейцарии, в валдайских деревеньках мечтает он о дальней экспедиции, во время которой откроется ему тайна общих корней Индии и России.

Индия все более властно притягивает Рериха — историка, философа, художника, литератора. Он пишет сказки о богине счастья Лаухми (Лакшми), о добродетельной Девассари Абунту, о великанах, которые переносили в иную страну индийские города и не донесли, бросили их в пустыне. Сказку о сыне индийского царя, который искал границу своего царства и увидел ее — цепь гор, окрашенных алым отблеском:

«Не успел царь взглянуть, как над вершинами воздвигся нежданный пурпуровый град, за ним устлалась туманом еще невиданная земля.

Полетело над градом огневое воинство. Заиграли знаки самые премудрые.

— Не вижу границы моей, — сказал царь».

Как всегда, Рерих пишет картины на темы своих сказок. Приникла к земле Девассари — еще розово, живо ее тело, а ноги уже стали серым камнем. Ледяными великими горами простерлась перед царевичем граница его царства.

Очерк «Индийский путь» исполнен восхищения искусством дальней страны и ожидания встречи с нею.

Очерк кончается так:

«К черным озерам ночью сходятся индийские женщины. Со свечами. Звонят в тонкие колокольчики. Вызывают из воды священных черепах. Их кормят. В ореховую скорлупу свечи вставляют. Пускают по озеру. Ищут судьбу. Гадают.

Живет в Индии красота.

Заманчив Великий Индийский путь».

Это — восточная граница державы Рериха.

4

В державе царит торжественная тишина. Ее не нарушают — подчеркивают звуки свирели, на которой играет юный пастух, рог, в который протяжно трубит охотник, песни девушек в белых одеждах. В ней не слышны стоны голодных и гулы питерских забастовок. В ней остановилось время; реальная, тяжкая, тревожная жизнь России идет за ее границами. Держава Рериха — словно зачарованный остров, о котором мечтают матросы в тесном кубрике. Десятки картин, сотни картин славят беспредельное небо, битвы облаков, корабли, стремящиеся вдаль, бесстрашных охотников, викингов, богатырей, девушек, ожидающих их на морском берегу, на деревянной городской стене.

Картины Рериха девятисотых — десятых годов узнаваемы сразу. Завидев на выставках издали эти глубокие и контрастные цвета — синие, фиолетовые, изумрудные, оранжево-желтые, увидев фигуры, словно распластанные на плоскости, подчиненные ритму неслышимой музыки, зрители уверенно говорят: «Рерих!»

«Рериховский пейзаж», «рериховское настроение» — эпитеты, которые так же входят в обиход, как «левитановская осень».

«Левитановское» — это сама реальность Средней России — ее перелески, проселки, тяжелая стынущая вода осенней речки, клейкая майская зелень, запечатленные печальным, задумчивым человеком, приглашающим зрителя к той же светлой и грустной задумчивости.

«Рериховское» настроение определяется иными истоками. Исследователь искусства XX века справедливо относит его пейзаж к «новой концепции пейзажного образа, не столько рождающего ассоциации, сколько складывающегося из них и полностью подчиненного строго конструктивной системе декоративного стиля» (Г. Стернин).

«Рериховский пейзаж» — это берег моря, обязательно северного, — низкий, плоский, на который набегают серые волны, или крутой, где скалы напоминают окаменелые чудовища. Это зеленые просторы, покрытые валунами, как бы проросшими из земли, и дальние округлости холмов, среди которых неспешно текут синие реки.