Незримая жизнь Адди Ларю

Моргнешь, а учеба наполовину закончена, и тебя парализует мысль: если выберешь что-то одно, сотни других занятий станут тебе недоступны. Поэтому ты шесть раз меняешь специализацию и наконец останавливаешься на теологии. На какое-то время выбор кажется подходящим, но правда в том, что это лишь желание увидеть гордость на лицах родителей, ведь они считают своего сына подающим надежды раввином. Однако на самом деле тебе совершенно не хочется этим заниматься. В Священном писании ты видишь просто легенды, масштабный эпос, и чем больше изучаешь, тем меньше во все это веришь.

Моргнешь, и тебе уже двадцать четыре, ты путешествуешь по Европе, думая – надеясь, – вдруг перемены зажгут что-то в твоей душе, что кусочек большого, более грандиозного мира поможет сосредоточиться и определиться. Какое-то время так и происходит. Но у тебя все еще нет ни работы, ни будущего – только антракт, и когда он заканчивается, твой банковский счет пуст, а ты по-прежнему ничего не добился.

Моргнешь, и тебе уже двадцать шесть, тебя вызывают в деканат, говорят, что к науке у тебя не лежит душа, и советуют выбрать другой путь. Тебя уверяют, что ты еще найдешь призвание, но в этом-то вся штука: ты никогда ни к чему не стремился. Нет по-настоящему сильного притяжения к чему-то одному, зато тянет в сотни разных направлений, и теперь кажется, что все они недостижимы.

Моргнешь, и тебе двадцать восемь, все остальные опережают тебя на милю, а ты все еще пытаешься нащупать тот самый путь. Есть какая-то ирония в том, что в попытках жить, учиться и обрести себя ты заблудился окончательно.

* * *

Моргнешь, и ты познакомился с девушкой.

Первый раз Генри увидел Табиту, когда она танцевала.

На сцене было, наверное, не меньше десятка танцоров. Генри пришел посмотреть на представление Робби, но легкая стремительная фигура Табиты притягивала внимание, словно магнит. Взгляд то и дело падал на нее. Она обладала той красотой, от которой перехватывало дыхание, которую невозможно запечатлеть на фото, ведь все волшебство заключалось в движении. Танцем – изгибаясь телом, протягивая руки, плавно опускаясь на темный пол, – при помощи одной лишь мелодии она рассказывала историю.

Впервые они встретились на вечеринке после представления. На сцене черты Табиты казались маской, холстом, на котором рисовали другие. Но здесь, в переполненной комнате, Генри видел лишь ее улыбку. От улыбки все лицо девушки от острого подбородка до линии роста волос сияло, излучая всепоглощающую радость. Генри не в силах был отвести от нее глаз. Табита над чем-то засмеялась – он так и не узнал над чем, – и ему почудилось, словно кто-то вдруг зажег все светильники в комнате.

И у него тут же заболело сердце.

Только через тридцать минут и три стопки Генри набрался смелости с ней поздороваться, но затем все пошло как по маслу. Ритмы и частоты синхронизировались, и к концу вечеринки Генри влюбился.

Он и раньше влюблялся.

В старшей школе в Софию.

В университете – в Робби.

Потом он повстречал Сару, Итана, Дженну – но отношения всегда были непростыми, запутанными. То начинались, то заканчивались, то упирались в тупик. Но с Табитой было легко и просто.

* * *

Целых два года.

Два года Генри с ней ужинал и завтракал, ел мороженое в парке, ходил на репетиции танцев, дарил букеты роз. Они ночевали друг у друга, обедали в ресторанах по выходным, запоем смотрели телешоу и даже сгоняли на север штата, чтобы познакомить Табиту с его родителями.

Два года он меньше пил, не прикасался к наркоте, одевался так, как ей нравится, покупал слишком дорогие для его кошелька вещи, потому что хотел подарить Табите улыбку, сделать счастливой.

За два года они ни разу не поссорились. Теперь Генри думает, что, наверное, это не такой уж и хороший знак.

Два года, а потом где-то между его вопросом и ее ответом все полетело к черту.

С кольцом в руке Генри опустился на колено в центре парка. Долбаный придурок! Ведь она ответила «нет».

Мало того, «нет» – это даже не самое худшее.

– Ты замечательный, – сказала она, – правда замечательный. Но ты не…

Она не закончила, но этого уже и не требовалось, ведь Генри знал, что за этим следует:

Ты мне не подходишь.

Ты не дотягиваешь.

Этого недостаточно.

– Я думал, ты хочешь выйти замуж.

– Хочу. Когда-нибудь.

Смысл был кристально ясен, хотя Табита вслух ничего не произнесла.

Только не за тебя.

Затем она ушла. Так Генри и оказался здесь, в баре.

Он напивается, но все еще почти трезв. Генри четко это знает: ведь мир пока стоит на месте, все кажется слишком реальным, и он по-прежнему испытывает боль. Генри резко подается вперед, падает подбородком на сложенные руки, таращась на батарею пустых бутылок на столе, и отводит взгляд от множества собственных искаженных отражениями лиц.

В «Негоцианте» полно народа, гул стоит стеной, и Робби приходится кричать:

– Да и к черту ее!

Поскольку эти слова произносит бывший, легче Генри не становится.

– Все путем, – машинально отмахивается он.