Люди всегда так отвечают на вопрос «Как дела?», даже если сердце у них истекает кровью.
– Все к лучшему, – добавляет Беа, и если бы подобную банальность ляпнул кто-то другой, она сама бы взашей вытолкала их в угол бара: тайм-аут на десять минут для банальностей!
Но сегодня все только их и говорят.
– Сбавь темп, малыш, – уговаривает Беа, поглаживая его по шее.
– Я в норме, – твердит он.
И Робби, и Беа знают Генри достаточно хорошо, поэтому прекрасно понимают, что он врет. Они знают о его разбитом сердце. Им доводилось помогать ему пережить бури. Это самые лучшие люди в его жизни, те, кто помогает ему держаться или по крайней мере не дают развалиться на куски. Но сейчас трещин слишком много. Сейчас между их словами и ушами Генри, между их руками и его кожей разверзлась пропасть.
Они рядом, но кажется, что невыносимо далеко.
Генри поднимает взгляд, изучая лица друзей. Они выражают жалость и ни малейшего удивления. Осознание пронзает его ледяной иглой.
– Вы знали, что она не согласится.
Молчание длится чересчур долго. Беа и Робби обмениваются взглядами, словно решают, кто возьмет на себя инициативу, а потом Робби протягивает ему руку.
– Генри…
Тот шарахается назад.
– Вы знали!
Он вскакивает, едва не сшибив столик.
Беа сочувственно хмурится:
– Ну же, присядь…
– Нет. Нет. Нет.
– Подожди, – говорит Робби, пытаясь его успокоить, – я провожу тебя домой.
Но Генри невыносимо видеть, как Робби на него смотрит, он трясет головой, хотя от этого расплывается картинка перед глазами.
– Нет, – противится он, – я хочу побыть один.
Самая большая ложь в его жизни.
Но Робби убирает руку, Беа качает головой, и они отпускают Генри.
Он слишком трезв.
Генри отправляется в винный магазин и покупает бутылку водки. Продавец взирает на него так, будто с Генри уже хватит и одновременно ему определенно требуется выпивка.
Когда начинается дождь, Генри откручивает крышку зубами. В кармане звонит телефон: наверное, Беа или Робби. Больше все равно некому.
Не обращая внимания на звонок, Генри задерживает дыхание. Говорит себе, что, если позвонят снова, он ответит. Если позвонят снова, он признается, что ему плохо. Но телефон молчит.
Генри не винит друзей за это, особенно сейчас, после произошедшего. Он знает, как тяжело с ним общаться, знает, что должен был предвидеть, должен был…
Бутылка выскальзывает из руки и разбивается о тротуар. Надо бы оставить ее там, но Генри не может. Он тянется собрать осколки, теряет равновесие и, пытаясь подняться, натыкается на битое стекло.
Это больно, конечно же, больно, но боль слегка приглушает водка, тиски горя, разбитое сердце и все остальное.
Генри лезет в карман за платком, куском шелковой ткани с вышитой буквой «Т». Он не захотел убирать кольцо в коробку – классическую безликую упаковку, которая выдала бы его намерение. Вместе с платком Генри выуживает и кольцо; кувыркаясь, оно летит на мокрый тротуар.
Слова эхом отдаются в его голове.
«Ты замечательный, Генри, правда замечательный. Но ты не…»
Он прижимает платок к порезу, за считанные секунды шелк окрашивается красным. Платок испорчен.
Руки – как голова. Кровь из них всегда так и хлещет.
Генри сказал это Дэвид, его брат. Который с десяти лет знал, что хочет стать врачом.
Легко не сворачивать с пути, когда шагаешь по ровной дороге и ступеньки пронумерованы. Генри смотрит, как платок пропитывается кровью, как на тротуаре блестит бриллиант, и хочет бросить его там, но не может себе этого позволить.
Он решительно наклоняется и поднимает кольцо.
Опрокидывай стопку каждый раз, как тебе говорят, что ты не дотягиваешь.
(Не я?)
(Не хватает…)
(Ты тот, кто ты есть)
(Просто ты слишком…
…милый
…мягкий
…чувствительный)
Да заткнись ты!
(И в кого – не влюбляться)
II
Теперь-то Генри знает, что напился.