Незримая жизнь Адди Ларю

Она могла бы соврать ему, как любому другому, но Адди боится, что, начав, не остановится. К тому же ей не хочется лгать Генри. Она так долго ждала того, кто услышит ее и увидит.

И Адди отчаянно бросается в пучину правды.

– Ты знаешь, что некоторые люди не различают лица? Смотрят на друзей и членов семьи, людей, которых знают всю жизнь, и не узнают их?

– В теории, конечно… – хмурится Генри.

– Ну, а у меня противоположная проблема.

– Ты всех помнишь?

– Нет, – качает головой Адди, – то есть да, но я не об этом. Просто люди меня забывают. Даже если мы виделись сотни раз. Просто забывают.

– Но в этом нет смысла…

Верно. Конечно, в этом нет смысла.

– Знаю, но такова правда. Если мы прямо сейчас вернемся в магазин, Робби меня не вспомнит. Ты представишь нас, но как только я отойду, пропаду у него из вида, он снова забудет.

– Но почему? Как?

Такие короткие вопросы. И чрезвычайно сложный ответ.

Потому что я дура.

Потому что я испугалась.

Потому что я была неосмотрительна.

– Потому, – говорит Адди, прижимаясь к бетонной стене, – что меня прокляли.

Генри хмуро взирает на нее из-за очков.

– Не понимаю…

Адди глубоко вздыхает, стараясь успокоиться.

И, раз уж решила сказать правду, продолжает:

– Меня зовут Адди Ларю. Я родилась в Вийоне в одна тысяча шестьсот девяносто первом году в семье Жана и Марты. Мы жили в каменном доме за старым тисом…

XII

29 июля 1764

Вийон-сюр-Сарт, Франция

У реки повозка с грохотом останавливается.

– Я и дальше могу подвезти, – говорит возница, сжимая поводья. – До деревни еще миля.

– Ничего, – отвечает Адди, – я знаю дорогу.

Чужак с повозкой может привлечь внимание, а она предпочла бы вернуться тем же путем, каким покинула деревню, каким когда-то познавала каждый дюйм этой земли: пешком.

Заплатив, она спускается на землю. Край серого плаща падает в грязь. Багажа у Адди нет, она привыкла путешествовать налегке. Вернее, привыкла расставаться с вещами так же легко, как ими обзаводилась. Так проще. Вещи слишком сложно сберечь.

– Выходит, ты здешняя? – спрашивает возничий.

Адди щурится на солнце.

– Да, – отвечает она. – Но давно не была дома.

Он осматривает ее с головы до пят.

– Не так уж давно.

– Ты не поверишь…

Он щелкает кнутом, повозка катится прочь, и Адди остается одна среди знакомой до последнего камешка местности. Там, где она не была пятьдесят лет.

Это вдвое дольше, чем Адди прожила здесь, но вот что странно – она все равно чувствует себя здесь как дома.

Адди не знает, когда и как ей пришла в голову мысль вернуться. Та просто нарастала внутри, как буря, с того времени, когда весна стала перетекать в лето, тяжесть накатывала, обещая пролиться дождем, затем на горизонте собрались тучи, и в голове прогремели раскаты грома, заставляя Адди отправиться в путь. Возможно, ее возвращение – своего рода ритуал. Способ очиститься, навсегда распрощаться с Вийоном. Возможно, двинуться дальше. Возможно, попытаться найти опору.

Здесь она не останется, это точно.

На поверхности Сарта играют блики, и на миг Адди хочется помолиться, окунуть руки в неглубокую речушку, но ей больше нечего предложить богам и нечего им сказать. Когда было нужно, они не ответили.

За поворотом, за рощей деревьев, среди невысоких холмов серыми каменными домишками, что укрылись в чаше долины, поднимается Вийон. Он разросся, немного раздался вширь, как мужчина в расцвете лет, однако это все та же деревушка. Вот церковь и городская площадь, а там, чуть позади центральных улочек, зеленеет опушка леса.

Адди не сворачивает к городу, а направляется на юг. К дому.

В конце переулка по-прежнему стоит на страже старый тис. За пятьдесят лет на ветках прибавилось узлов да ствол расширился, а в остальном дерево не изменилось.

И на мгновение, когда в поле зрения попадает угол дома, время вдруг зависает, и Адди снова становится двадцать три года. Она возвращается домой из городка, или с реки, или от Изабель, несет таз со стиркой на бедре или пачку листов для рисования под мышкой. В проеме двери вот-вот покажется мать с испачканными мукой руками, раздастся ровный стук отцовского топора, тихие вздохи Максим, их кобылы, – та, как всегда, хлещет по бокам хвостом и жует траву.

Адди подходит ближе, и наваждение рассеивается, превращается в воспоминание. Лошади, конечно, давно уж нет, отцовский сарай покосился на одну сторону, и на заросшей сорняками земле возвышается все такой же мрачный родительский дом.

А чего она ожидала? Прошло пятьдесят лет. Адди знала, что никого здесь не найдет, но один лишь вид заброшенного родного очага выбивает ее из колеи. Ноги сами по себе несут Адди по грязной дороге к покосившимся стенам отцовской мастерской.