Незримая жизнь Адди Ларю

– Так и есть, – кивает Генри. – Я люблю его как родного и всегда буду любить. Но я не… никогда…

Адди вспоминает снимок, на котором Робби прижимается к щеке Генри, о том, какое у актера было лицо, когда Беа сказала, что Адди и Генри вместе, и удивляется, как ее спутник до сих пор не догадался.

– Он все еще тебя любит.

Генри сдувается, как спущенный шарик.

– Знаю. Но не могу ответить взаимностью.

Не могу. Не «не хочу» или «не должен».

Адди смотрит прямо ему в глаза.

– Может быть, ты хочешь что-то мне рассказать?

Она не представляет, что он может рассказать, какая правда способна объяснить присутствие Генри в ее жизни, но на миг, когда он смотрит на нее, его глаза застилает слепящая печаль.

Но потом Генри притягивает ее в объятия, стонет и покорно говорит:

– Я так объелся.

И Адди, сама того не желая, смеется.

На улице слишком холодно, поэтому дальше они идут в обнимку. Она даже не замечает, как оказывается возле его дома, пока не видит синюю дверь. Но Адди так устала, Генри такой теплый, и уходить не хочется, да он ее об этом и не просит.

XI

17 марта 2014

Нью-Йорк

Адди доводилось просыпаться сотнями разных способов. То от корки инея, образовавшейся на коже, то от солнца, что грозило ее поджарить. В безлюдных местах или предполагавшихся таковыми. Под грохот битвы, под плеск волн, которые бились о корпус корабля, при звуках сирен и шуме города и в тишине. Как-то раз ее даже разбудила змея, забравшаяся ей на голову.

Но Генри Штраус будит ее поцелуями. Он сажает их один за другим, как цветочные луковицы, и те расцветают на ее коже. Адди улыбается и поворачивается к нему, кутаясь в его объятия, словно в плащ.

В ее голове звучит голос мрака:

«Без меня ты всегда будешь одинока».

Но она прислушивается к стуку сердца Генри, тихим интонациям его голоса, когда он шепчет ей в волосы, спрашивая, не проголодалась ли она.

Уже поздно, и ему пора в магазин, но он говорит, что «Последнее слово» по понедельникам не работает. Генри не знает, что Адди помнит маленькую деревянную табличку с графиком работы букинистического. Он закрыт только по четвергам.

Но Адди его не поправляет.

Они одеваются и идут в магазин на углу. Генри покупает сэндвичи с яйцом и сыром, а Адди направляется к холодильнику за соком. И вдруг она слышит звон колокольчика над дверью. Видит рыжеватую шевелюру, знакомое лицо – в помещение входит Робби.

И в этот миг ее сердце замирает. Так бывает, когда запинаешься и внезапно теряешь равновесие.

Адди умеет проигрывать, но сейчас оказалась не готова.

Она хочет остановить время, спрятаться, исчезнуть! Но не сей раз ей некуда деться.

Робби смотрит на Генри, Генри – на нее, и они словно заперты в треугольнике улиц с односторонним движением, сотканным из воспоминаний, потери памяти и невезения.

Генри обнимает Адди за талию, а Робби награждает ледяным взглядом и спрашивает:

– А это еще кто?

– Не смешно, – хмурится Генри. – Ты не протрезвел, что ли?

– Я что? – возмущается Робби. – Я никогда не видел эту девушку! И ты не говорил, что с кем-то встречаешься.

Все происходит словно автомобильная авария в рапиде. Адди знала, это неизбежно: сочетание участников, места, времени и обстоятельств совершенно катастрофическое.

Само существование Генри, ее удивительного и прекрасного оазиса, невероятно. Но он все же человек, а у людей есть друзья и семья, тысячи нитей, что связывают их с другими. В отличие от Адди, Генри был привязан всегда, ему не доводилось существовать в вакууме.

Поэтому их отношения были с самого начала обречены.

Но Адди все еще не готова.

– Мать твою, Роб, вы же вчера познакомились.

– Значит, вспомню, – глаза Робби темнеют, – только зачем – девок-то вокруг тьма.

Генри тут же шагает к нему, но Адди его опережает, хватает за руку и тянет назад.

– Стой, Генри.

Она поместила себя и его в такую красивую склянку и берегла ее… Но стекло треснуло, и влага сочится наружу.

Робби потрясенно взирает на Генри: предательство! И Адди его понимает – это нечестно. Всегда нечестно.

– Пошли, – зовет она, сжимая его руку. Генри наконец поворачивается к ней, и Адди умоляет: – Пожалуйста, идем со мной.

Они выходят на улицу. Спокойствие утра растаяло, забыто в магазине вместе с сэндвичами и апельсиновым соком.

Генри трясется от ярости.

– Извини, – ворчит он. – Робби та еще задница, но сегодня…

Адди закрывает глаза и прислоняется к стене.

– Он не виноват.

Можно было бы попробовать все спасти, удержать выскальзывающую из рук склянку, зажать трещины руками. Но надолго ли? Разве можно оставить Генри себе? Все равно он вскоре заметит проклятие…

– Он меня и правда не помнит.

Генри, определенно сбитый с толку, недоуменно хмурится:

– Как он мог тебя не запомнить?

Адди отвечает не сразу.

Легко быть честным, когда не можешь ошибиться, все равно твои слова никто не запомнит. Все, что ты бы ни сказала, останется лишь при тебе.

Но с Генри все иначе, он ее слышит и помнит, поэтому каждое слово вдруг обретает значение, и честность становится неподъемным грузом.

У Адди лишь один шанс.