Невозможно в это поверить, но…

Вспомнился из прошлой жизни мой друг детства Димка Смолянинов. Мы вместе росли в одном военном городке, наши отцы летали в одном полку. В детском садике были в одной группе. Затем пошли в школу и сели за одну парту. Вместе изучали букварь, вместе учились играть в футбол в одной команде, вместе дрались с местными ребятами, да, собственно, все делали вместе. Когда на речке Димка порезал руку стеклом разбитой бутылки, я не задумываясь ни на минуту, разорвал на лоскуты новенькую футболку, чтобы перевязать рану. Мне за это даже от мамы не влетело — она как-то по-особенному посмотрела на меня, видимо в первый раз увидела во мне взрослого человека, и погладила по голове. Запомнилось мне это на всю жизнь. Когда подросли, начали готовиться к поступлению в летное училище, хотели стать продолжателями семейной традиции. Но в десятом классе в семье Димки произошла трагедия. Его отец, подполковник Смолянинов, погиб при выполнении летного задания. Удар по семье был сильнейшим, в моральном плане. Димкина мама, Елизавета Петровна, категорически запретила ему думать о небе, как она выразилась, ей достаточно одного погибшего летчика в семье. Естественно Димка старался не расстраивать мать, потерявшую мужа, но втайне готовился к поступлению в училище. Одного не учел мой друг, его мама была медиком в районной поликлинике, и смогла договориться с врачебной комиссией, которая и закрыла Димке дорогу в небо из жалости к коллеге. Я тоже не прошел в летное училище, и вынужден был отправиться в Екатеринбургский артиллерийский институт. Наши пути разошлись. В первый год еще переписывались. Потом Димка ушел проходить срочную службу матросом на противолодочном корабле на Тихом океане, и писать перестал. После этого следы его, к сожалению, затерялись где-то вдалеке. Какие-то слухи доходили о его женитьбе на хорошей девчонке и переезде на ПМЖ куда-то за тридевять земель и тридесять морей, вроде в Аргентину, что ли, к родственникам молодой жены, которые в Буэнос — этом — Айресе держат небольшой ресторанчик. Жаль, что наши жизненные пути так неожиданно и беспричинно разошлись, хороший был парень, до сих пор иногда скучаю по нему. Позже доходили до меня слухи, что мой друг покинул мир живых по неизвестной причине. Я думаю, его сердце истосковалось по небу, потому и остановилось в неподходящий момент.

Больше ни с кем я дружбу не водил. Да, были товарищи и сослуживцы, с которыми я поддерживал нормальные отношения, но никто так и не стал настоящим другом. Была попытка завести дружбу в институте с Гришкой, но не срослось. Парень в свое время окончил школу в сельской местности, и по предметам немного не успевал, зато физически был очень крепок. Я ему помогал в освоении программы обучения на первых порах. Новый год в роте решили достойно встретить, без спиртного конечно. Мне и Гришке было поручено купить пару килограммов цитрусовых в ближайшем магазине, так как в нашем институтском буфете мандарины и апельсины разбирали офицеры-преподаватели. Как вы понимаете, мы должны были сбежать в самоволку. Сбежали, затарились апельсинами, и через забор вернулись в казарму. Все шито-крыто, ребята в роте довольны. Но буквально через час я стоял перед командиром роты, и он меня распекал за самовольное оставление расположения института. В итоге я получил трое суток гауптвахты и Новый год встретил в камере. Информация в курсантской среде распространяется очень быстро и, выйдя «на волю», я узнал, что командиру роты меня «заложил» Гришка, подчеркнув, что это я его заставил пойти в самоволку. Первым желанием было набить ему морду лица, но потом я немного поостыл и просто перестал с ним общаться. И ребята из роты стали его сторониться. Своеобразный бойкот привел к тому, что Гришка годовую сессию завалил, и пошел служить рядовым в обычную артиллерийскую часть. А я после этого совершенно перестал всецело доверять людям и утратил способность к дружбе. Как говорится: обжегшись на молоке, и на воду дуть будешь.

Добрейшая душа, Петр Илларионович Санаев отпустил меня домой через месяц. Комиссия решила, что я достаточно окреп, чтобы продолжить в течение двух месяцев излечение на даче отца.

Дача располагалась в городке Алушта. Вот туда мы сейчас катим на автомобиле отца под управлением молчаливого шофера Федора по четырехполосной трассе, проложенной по степной местности Крыма, носящей название «Скифский путь». Почему так назвали дорогу, я не знаю, а расспрашивать, проводившего меня профессора постеснялся. Ничего, приеду на дачу, пороюсь в библиотеке отца, найду ответ. Да и вообще, на многие вопросы мне требуются ответы. Хочу взглянуть на всю сеть шоссейных и железных дорог Крыма и всей империи. Я знаю, что дорог очень и очень много, а вот куда и по каким местам они проложены, достоверно вспомнить не могу. Надо восполнить тот пробел — сидящий внутри меня военный человек очень беспокоен и нетерпеливо, постоянно требует специфической информации об окружающей обстановке.