Невиновных нет

— Опять?

— Да. Обследуется, что-то вторая почка забарахлила.

— Я бы хотел с ним повидаться. Возможно это? — спросил Зуйков.

— Передам ему, как увижу. Телефона у него нет, а живет в Тропарево. В воскресенье буду у него в больнице.

— Хорошо. Я дам вам свой домашний и рабочий телефоны…

Старший Оленич позвонил через три недели:

— Мне бы Антона Трофимовича, — сказал тихим голосом.

— Я слушаю, — ответил Зуйков.

— Это Игнат Оленич. Вы просили, чтоб объявился.

— Просил, Игнатий Егорович, спасибо, что отозвались.

— Что это, Антон Трофимович, на «вы» меня величать стали?

— Сподручней так, — засмеялся Зуйков. — Звоните-то откуда?

— Из автомата в больнице.

— А в больницу с чего залегли?

— Позапрошлый год почку вырезали. А теперича вторая забарахлила. Рак. В онкологии лежу. Так что ежели чего от меня надо, приезжайте, поторопитесь.

— Надо, Игнатий Егорович. Посоветоваться хочу. В какой больнице-то?

Оленич назвал…

Купив килограмм хороших яблок и коробку конфет, Зуйков поехал к Оленичу. Поднявшись на нужный этаж, нашел палату и попросил медсестру вызвать Оленича. Тот вышел в коричневом застиранном байковом халате, в шлепанцах на босу ногу. Встреть его нынешнего где-нибудь на улице, Зуйков не узнал бы, во-первых, не виделись много лет, во-вторых, уж очень изменился Оленич — из крепкого жилистого мужика, почти всю жизнь проведшего в тюрьмах и зонах, превратился в сухонького, тщедушного, сутулого старика с запавшими щеками странного сероватого цвета, отбивавшего желтизной. «Сколько же ему? — прикидывал Зуйков. — Наверное, годов пятьдесят семь-шестьдесят».

— Что, уполовинился Игнат? — спросил Оленич, все поняв по глазам Зуйкова. — А вы ничего, в порядке. Присядем?

Они сели в залоснившиеся кресла, стоявшие в небольшом холле.

— Вы-то как, Антон Трофимович? Все воюете? Трудно нынче?

— Трудно, — кивнул Зуйков. — Что врачи-то говорят?

— А ничего. Обследуют.

— Как «завязать» удалось? — спросил Зуйков.

— Отпустили умирать на воле.

— Умирать не спешите, туда еще никто не опоздал.

— И то верно.

Зуйков понимал, что даже уйдя из воровского мира, информацию оттуда Оленич иногда получал, где-то хоть и случайно с кем-нибудь из прежних дружков, а встречался, иначе не бывает.

— Значит трудно нынче? — опять спросил Оленич. — Вы ведь из другой парафии, мы-то вам зачем?

— Иной замес пошел, Игнатий Егорович, хоть «выпечка» из него не по нашему вкусу. Но что поделать, кривись, не кривись, а жевать и глотать служба обязывает.

— И в чем же ваша нынешняя забота? — спросил Оленич. — Я ведь и вашим помощником никогда не был, и «уголовке» в былые времена не угождал.

— Я не за угодой пришел, а как к оценщику в комиссионку.

— Что ж, выкладывайте товар.

— Дело вот какое… Пошли странные убийства. Только недавно восьмерых «авторитетов» завалили, — и довольно подробно рассказал Оленичу о происшедшем в Быково, в Луге, под Питером, в Екатеринбурге, о некоторых убийствах и странных смертях бандитских «авторитетов» во Владивостоке, Кемерово, Краснодаре, Тольятти. Всего же за последние полгода на тот свет отправилось около тридцати пяти-сорока «авторитетов» при схожих обстоятельствах.

— Вы, Антон Трофимович, по профессии должно быть человек внимательный, — после паузы заговорил Оленич. — Так вот среди всех покойников — ни одного вора, тем более ни одного «вора в законе», а только бандитские «авторитеты», молодые «спортсмены», вылупившиеся из рэкета. Делиться ничем не желают, из-за них «общак» мелеть стал. Мы их предупредили, и они знают: в зонах власть наша, и их там не празднуют, так что ежели загремят туда, за их жизнь никто не даст старого пятака, за какой мы прежде в метро ездили. Подмять их нам надо было, покуда они не учинили беспредел по всей России. Однако нас упредили, как видите.

— Кто?

— Политика.

— Как понимать, Игнатий Егорович? — спросил Зуйков.

— Сперва «спортсмены» наезжали на теневиков, заглотали кооперативы, частную торговлю. Потом взялись за тех, кто занимается легальным бизнесом.

— Так что это, «разборки» за сферы влияния? Политика-то при чем?