Невиновных нет

— Жертвы — только главари. Они и раньше выясняли отношения с пальбой. Но не так, обычно с шумом, в присутствии охраны, «коллег». Тут же — ни по одному случаю никаких свидетелей! Следствие ведется вяло, мол, зацепиться не за что, впечатление, будто эти дела обречены стать «висяками».

— Откуда ты так осведомлен?

— Попросил кое-кого.

— Зря отвлекаешь людей. Не наши это заботы, Антон Трофимович, не наши. Своего дерьма хватает. Ну идет дележ самых жирных кусков, грызня, вот они и убивают друг друга, — генерал пожал плечами. — От меня-то ты чего хочешь?

— Просто исповедуюсь, — засмеялся Зуйков.

— А по-моему, хитришь. Смотри, не вляпайся, не заедайся с прокуратурой.

— Постараюсь… В связи с этим хочу побеседовать с одним человеком.

— А именно?

— Лет двенадцать назад вел я дело. Краешком в нем, маленьким эпизодом проходил некто Оленич Игнатий Егорович. «Вор в законе». Поскольку главные фигуранты шли по нашему ведомству, Оленич мне был не интересен и не нужен и его отделили. Благодаря этому он получил всего два или три года, был мне страшно благодарен, даже позвонил, когда отсидел: «Начальник, я у вас в долгу, что не сунули меня в это групповое хозяйственное дело». А сроки по нему звучали внушительно: по десять, пятнадцать лет. Хочу с ним встретиться, если, конечно, он еще жив и не в зоне.

— То, что ты настырный, знаю давно. Но тут ей Богу зря будешь терять время. Пусть эта шпана стреляет друг друга. Туда им и дорога. Что ты хочешь тут выловить для нас?

— Просто любопытно. Донимает, — слукавил Зуйков, вставая…

Он шел по коридору к себе, что-то вспомнив, улыбнулся. С человеком, чей кабинет сейчас покинул, Зуйков был знаком лет двадцать, и не просто знаком, даже гулял у него на свадьбе, всегда были на «ты», но один из них, поднявшись на пару ступеней повыше, легко сохранил это «ты», другой же вынужденно поменял на «вы», как бы дистанцируясь и давая этим понять, что никогда не воспользуется их прежними отношениями и доверительностью. Сперва генерала это покоробило, хотел было попенять Зуйкову, но воздержался; могло показаться фальшивым. Вскоре оба привыкли, не придав этому особого значения, поскольку их расположение друг к другу, как профессионалов и просто людей, сохранилось, даже укрепилось со временем…

Зуйков не все сказал генералу, умолчал не из какого-то тайного расчета, а как бы воздержался от непроверенного лишнего… Года четыре назад затеял Зуйков ремонт квартиры, понадобился плиточник облицевать туалет и ванную. Ему порекомендовали хорошего мастера — не волынщик, аванс вперед не требует, а, главное, непьющий. Зуйкову дали его телефон, фамилию, имя и отчество: Оленич Захар Егорович. Созвонился, договорились на субботу. Пришел. Осмотрел ванную, туалет, распаковал три коробки с плиткой, отобрал несколько штук, стал прикладывать, примерять одну к другой торцами, покачал головой:

— Хреновая плитка, подгонять, шкурить придется. Чья?

— Болгарская.

— Оно и видно.

— Возьметесь? — спросил Зуйков.

— Чего уж…

Договорились о цене, сроках. Зуйков под конец возьми и спроси:

— Захар Егорович, я знавал одного Оленича, Игнатия Егоровича. Уж не родственник ли ваш?

— Братан родной, — чуть нахмурившись, ответил плиточник. — Старший.

— Как он? Где? — осторожно спросил Зуйков.

— В больнице.

— В тюремной?

— В нормальной.

— Вот как… Что же с ним?

— Почки… Знали его по старой его жизни?

— Знал. Давно он на воле?

— Уж два года.

— Совсем.

— Вроде совсем. Завязал. Даже женился.

— Как же удалось? — удивился Зуйков. Он знал, что Игнат Оленич был знаменитым «вором в законе», коронованным в свое время на «сходняке» единогласно, поскольку подходил по всем параметрам: не имел ни прописки, ни семьи, не служил в армии, никогда не работал, на воле жил скромнее монаха, никогда не брал в руки оружия, не признавал насилия. Он был многолетним собирателем и безупречным хранителем «общаков», которые выделялись только на то, чтобы «греть» зоны, платить адвокатам, продажным ментам, поддерживать тех, кто выходил на волю, отбыв срок и их родных, когда они вновь уходили в зону. Знал Зуйков, что завязавший «вор в законе» — уже не жилец, такое «сходняк» не прощает.

— Как же ему все-таки удалось завязать? — еще раз спросил Зуйков. Это же у них запрещено, смертью карают.

— Через четыре месяца, как «завязал» письмо ему прислали, по-ихнему «маляву», велели приехать на «сходняк» в Киев. Не поехать было нельзя убьют. А поехать — тоже безнадега, не простят. Ну, попрощался он со всеми нами, с батей, со мной, с сестрой, и отбыл. А через неделю вернулся. Живой, слава Богу. Только и сказал: «Отпустили. Баста». И больше про это разговоров не допускал…

Придя с работы, Зуйков полистал телефонный справочник, заведенный для адресов и телефонов различных мастерских, знакомых слесарей, электриков, ближайших магазинов бытовой химии, нашел домашний телефон плиточника Захара Оленича. Позвонил. Ответил детский голос. Зуйков попросил Захара Егоровича, девочка крикнула:

— Папа, тебя!

— Слушаю, — взял трубку Захар Оленич.

— Здравствуйте, Захар Егорович. Это Зуйков, если помните.

— Помню.

— Как дела у брата?

— В больнице он.