Невиновных нет

Вечером, прикончив остатки еды из холодильника, откупорив банку пива, он стал рыться в черных пакетах с фотографиями. Наконец нашел, что искал. Сел писать письмо Берару. Вложил его в конверт, присовокупив фотографию. Уже было около девяти, когда он позвонил в гостиницу мадам Буланже, моля Бога, чтоб она оказалась на месте.

— Ваш звонок перехватил меня у двери, — сказала она. — Тороплюсь, за мной должны заехать, повезут на какой-то ночной банкет. Я слушаю вас.

— Мне нужно передать срочное письмо Берару. Не будете ли так любезны?

— Будьте у меня завтра в девять тридцать утра. В девять сорок пять меня уже не застанете, — согласилась она…

Они встретились в холле. Ей было около сорока, высокая сухая шатенка с некрасивым, слишком узким, лицом, которое украшали большие веселые глаза.

— Это очень важно, мадам, — сказал Желтовский, отдавая конверт.

— Обещаю, что послезавтра письмо будет у Берара, если он не упорхнет куда-нибудь за пределы страны…

3. МОСКВА. СЕГОДНЯ. «НЕ УВЕРЯЙ, ЧТО ЭТОТ КСЕНДЗ НЕ МОГ БЫТЬ ТВОИМ ОТЦОМ»

Они сидели в большом кабинете — один за столом, другой в кресле. Финская мебель, обтянутая темно-коричневым велюром, не соответствовала выцветшим голубым шторам на больших окнах. Не соответствовала по законам гармонии цветов. И именно мебель не соответствовала, ибо казенность штор здесь была главней, поскольку исходила из казенной принадлежности кабинета.

Партикулярная одежда собеседников не выделяла бы их в уличной толпе. Они были почти одного возраста.

— Придется тебе этим заняться, Антон Трофимович, — сказал сидевший за столом. — Дело мутное и муторошное, но что поделать, такие персоны стреляются не каждый день.

— Вы уверены, что это самоубийство?

— Так сказала судмедэкспертиза. А уж разобраться до тонкостей придется тебе. Дело-то зафутболили нам. Ты ведь опять начальник следственной службы, — засмеялся сидевший за столом, имея в виду, что следственная служба в этом учреждении одно время впопыхах и бездумно была аннулирована, а затем снова восстановлена.

— Придется осматривать дом, служебный кабинет, допрашивать домашних, сотрудников, соседей.

— Разумеется. Все обставляй через прокуратуру.

— Какое было оружие?

— «Марс» размером с ладонь.

— Старье. Пукалка.

— Стреляет нынче все — и старье, и что угодно… Что ж, приступай, Антон Трофимович, — и он протянул ему тоненькую, почти пустую папку дела.

— Когда похороны? — спросил Антон Трофимович, стоя уже у дверей.

— В четверг на Востряковском. Пошли кого-нибудь из ребят снять этот ритуал на видеопленку.

Антон Трофимович Зуйков кивнул и вышел…

— Ты знал его? — спросил Лебяхин.

— Знал, — ответил Перфильев. — Когда-то он был парторгом факультета, на котором я учился.

— На похороны пойдешь?

— Еще не решил.

— Не ходи. Покойник депутат, из номенклатуры. Так что кто-то захочет снять на видеопленку не столько ритуал, сколько его участников.

— Мне-то чего бояться?

— Ты так уверен, что это самоубийство?

— Ну… — пожал плечами Перфильев.

— Ты-то в этих делах не школьник, понимаешь, как пойдет загребать следствие. Зачем тебе получать повестки на допросы?

И все-таки опытный Перфильев не внял совету более искушенного Лебяхина, к двенадцати часам поехал на Востряковское кладбище. Погнало его туда какое-то смутное любопытство и только, ведь с Фитой он никогда не поддерживал никаких отношений…

Он сидел в машине на заднем сидении, и пока ехали, откинувшись и прикрыв глаза, думал. А думать было над чем: прошло уже много времени с тех пор, как он смотался в Париж по тревожному сигналу Кнорре, аннулировал резервный счет, заключив контракт с «Катерпиллером», уже и факс пришел из Новороссийска, что груз прибыл из Марселя, а от Кнорре никаких вестей, и он, Перфильев, все еще из осторожности боится звонить Кнорре домой и в офис, даже отказался от возникшей было мысли позвонить домой Леони, ее телефон он знал; но если прослушивают телефоны Кнорре, то, безусловно, и самых близких из его окружения… Но что же стряслось?.. Он мучился от невозможности выяснить…

Перед полковником Зуйковым лежала увеличенная фотография Фиты. Зуйков глянул на часы, минут через пятнадцать должны позвонить и позвать его на просмотр видеофильма — похороны Фиты. Он снова посмотрел на фотографию. Обыкновенное лицо, лоб увеличен большими залысинами, глаза за очками ничего не выражали, кроме ожидания завершающего щелчка фотокамеры; прямой узкий нос, тонкие губы и чуть скошенный к горлу подбородок. Фотоснимок черно-белый, но будь он даже цветным, вряд ли бы его краски ответили на вопрос: «Почему вы застрелились, Анатолий Иванович? Если действительно застрелились, хотя сомневаться в этом почти нечего…» Итак: