Невеста смерти

— И прям удивительно. Марс вот был готов ради тебя голову потерять. Да и потерял в некотором смысле. Но он и к ликторам не дрогнув шел. А она ради него пару локонов пожалела?

Гайя пожала плечами:

— При чем тут ради Марса? Ей же не обещали его вернуть после того, как ее обреют наголо.

— А ты пообещала ей Марса? — прищурился префект, понимая, что Гайя просто так не пошла бы к Луцилле и уж тем более не ушла бы с пустыми руками.

— Пообещала спасти ее красоту. Не дать побрить. Я вовремя пришла.

— У тебя вообще редкий дар появляться вовремя, девочка моя.

— Да? — она приподняла бровь, слегка изломанную давним шрамом, но от этого ставшую более привлекательной своим прихотливым изгибом. — Как бы то ни было, Луциллу не побрили. И не сунули в холодную воду, хотя я тоже там ничего страшного не вижу. И она готова выполнить мою любую просьбу. Она и правда была напугана.

— И как ты думаешь ее использовать?

— Все так же. Вилла. Мы сняли вершки. Но если вилла использовалась как перевалочная база ползущих в Рим со всех концов Ойкумены и всеми способами поганцев, то приползут еще.

— Логично. Тогда наблюдай за этой Луциллой.

— Уже. Я с ней подружилась. Но она чувствует себя опозоренной и правда больной. Пусть отсидится дома. Общаться с безумицей никто особо не рвется. Так что я поскрашиваю ее одиночество.

— Давай. Но учти. От дворца это тебя не освобождает, — он сурово взглянул на свою любимицу, которую был готов прижать к сердцу и расцеловать за ее удивительную сметливость.

— Поняла, — ссутулила на мгновение плечи Гайя и снова распрямилась с гордо вздернутым подбородком. — Одна?

— А кого?! Квинта? Этого круглолицего с веснушками сына огородника?

— Он отважный воин. Умелый. Толковый командир. Ребята за ним в огонь и в воду, — обиделась Гайя за товарища, потому что Квинта она уважала еще и за то, что он прошел свой путь с самого простого пехотинца без доспехов, а к двадцати пяти годам стал центурионом, подарив своим родителям радость до конца дней. Гайя видела их как-то, когда они приехали навестить сына — свободные римские крестьяне откуда-то из Лукании, где сами под стенами города Грумента всей многочисленной семьей с какими-то бесконечными братьями, племянницами, их мужьями, женами и детьми выращивали капусту на продажу. Квинт в них и пошел — трудолюбивый до упрямства, самостоятельный и отдающий всего себя делу, за которое взялся. Но при всем уважении к отважному парню, во дворце бы Квинт потерялся…

— Я не о ребятах. И не о его толковости в бою. Сам видел. А ты слышала, что он говорит, когда в бой идет?! — снова рыкнул Фонтей.

Гайя хихикнула — действительно, та брань, которой Квинт сквозь зубы осыпал и веревки, по которым слетал с крыши в окно, и самих поганцев, слышать было невозможно. А еще более интересно ей становилось, когда Квинт, высказав все свои познания о мужской любви фавнов, вдруг замечал ее взгляд — и тогда его покрытое веснушками скуластое круглое лицо с немного вздернутым чуть закругленным носом становилось пунцовым, как полосы на тоге сенатора.

— Поняла… Разрешите идти?

Фонтей махнул рукой, отпуская ее, но в дверях окликнул:

— Ты бы время выбрала, к Юлии бы зашла. Она там совсем истосковалась. И перед ней я тоже, получается, виноват. Рагнара-то я по службе гоняю.

— Так он вроде не жаловался, — поспешила уточнить Гайя, которая Рагнара и Кэма видела во дворце и на других увеселениях почти ежедневно, и даже успевала быстро перемолвится с ними парой словечек, причем с Рагнаром в первую очередь, потому что его-то в гости и не дождешься обстоятельно поговорить.

— Он не жаловался. А Юлия мне всю плешь проела, какой я безжалостный. Это еще хорошо, его тогда не подстрелили! А то б она меня бы и укусила бы.

— Это заслуга Кэмиллуса. Он закрыл и сенатора, и Рагнара собой.

— А ты его прикрывала. Думаешь, если я с вами не выезжаю, то не знаю подробностей?!

Гайя улыбнулась и посмотрела ему в глаза — она любила своего командира прощала его ворчание и верила ему бесконечно.

— Я обязательно зайду к Юлии, да и почтеннейшую Гортензию тоже рада буду видеть. Но не сегодня точно. Мне уже пора.

Фонтей взглянул на клепсидру, в которой капли воды отмечали прошедшие часы.

— Иди. И береги себя.

— Это уж как получится…

И вот теперь Гайя снова сидела в триклинии, вертя в руках серебряную чашу с разбавленным цекубским. Она мило поболтала с несколькими матронами, улыбнулась легату Клавдию и снова сделал вид, будто захвачена выступлением танцовщиц. Девушки были родом откуда-то из Африки, темнокожие, гибкие, с длинными гибкими шеями, увенчанными маленькими вытянутыми к затылку головами — и тоже обритыми, отчего Гайя порадовалась даже, что нет под боком Луциллы, которая так страстно была уверена, что волосы являются ее главным украшением.