Для Иджаабо Фавзия была женщиной, потерявшей всякий стыд. И она тут же придумала, как наставить ее на путь истинный и сделать членом Братства. Она все время говорила: «У тебя есть только один способ смыть позор – молиться, молиться и еще раз молиться, посвятить свою жизнь Аллаху, надеясь на прощение». Однажды, услышав это, я велела ей замолчать. Я сказала, что Господь не будет проверять, осудили ли мы женщину, забеременевшую вне брака, Он будет смотреть, насколько мы гостеприимны и добры.
Иджаабо в шестисотый раз за день процитировала Коран: «Если мужчина и женщина совершают грех прелюбодеяния, их следует наказать сотней ударов». Я ответила: «Ладно, вот палка. Раз в Кении нет закона ислама, хочешь заняться поркой сама?» Абех, который все это время был в комнате, рассмеялся и принял мою сторону. Иджаабо всю неделю делала вид, что оскорблена и злится.
Махад и Хавейя знали, что я любимица отца, но понимали, что сердиться нельзя, ибо ревность наказуема.
Сомалийцы избегали Фавзию. Когда мы отправлялись в магазин, к ней всегда приставали на улице. Мужчины похотливо смотрели на нее и пытались схватить ее за грудь. Они никогда не позволяли себе такого со мной, дочерью Хирси Магана. Фавзию воспринимали как блудницу, которую не защищает клан. Она была легкой добычей.
Фавзию часто оскорбляли как словесно, так и физически. Она считала, что заслуживает такое отношение. Она просила меня не обращать внимания на замечания Иджаабо, в отличие от которой помогала мне готовить и убирать, ходить за покупками. После утренней молитвы Фавзия не возвращалась в постель, как все остальные, а помогала мне печь
Если сомалийская девушка беременела, она совершала самоубийство. Я знала девушку, которая облилась бензином и прямо в гостиной сожгла себя. Конечно, если бы она это не сделала, отец или брат убили бы ее.
Фадумо, жена Махамеда Абдихалина, получила письмо из Швейцарии. Ее сестра, которая жила в Европе, подготовила все документы, чтобы Фадумо и ее детям выдали швейцарскую визу. Оставалось только сходить за ней в посольство и купить билеты. План был такой: Фадумо отправится с детьми в Европу, только поедет не в Швейцарию, где сомалийцам почти никогда не присваивают статус беженцев, а в Голландию. Оказавшись в аэропорту Амстердама, Фадумо порвет билет и попросит политического убежища в Нидерландах, где получит статус беженца и будет жить, получая пособие от государства.
Махамед оставался в Найроби: он пытался организовать свой бизнес. Если у Фадумо все получится, он сможет тоже поехать в Европу. Для него это было что-то вроде страховки: если дело не выгорит, в крайнем случае он может присоединиться к семье.
Через неделю после отъезда Фадумо сообщила, что она в лагере беженцев в Голландии. «В лагере» – это звучало не очень обнадеживающе.
Через месяц Махамууд и Си’еедо тоже уехали – решили открыть свое дело в Абу-Даби. Эти люди утратили все – родных, собственность, работу, социальный статус, планы на жизнь, – но были готовы начать все сначала за границей. Я восхищалась их стойкостью.
Через несколько месяцев после приезда Марьян Фарах в Найроби Абех решил снова вступить с ней в брак. Он уехал из нашей квартиры на Парк-роуд, чтобы жить с Марьян, Иджаабо и Арро. Я ожидала, что Марьян, узнав, что мама не разговаривает с ним, предложит ему переехать. Когда вопрос был решен, Абех позвал Махада, Хавейю и меня, чтобы сообщить нам новость. Он просил нашего благословения, и мы дали его, хотя, конечно, не были приглашены на свадебную церемонию. Хавейя и Махад были недовольны ситуацией, я же, хоть и не испытывала особой радости, желала отцу счастья.
Когда отец уехал, мама не проявила никаких чувств, только сказала:
– Чулан освободился.
Мы перенесли туда вещи. Она была спокойна и сильна, но внутри, я знала, мама раздавлена: долгие годы жить одной, спать одной, скрывать свои чувства, а теперь снова быть отвергнутой всеми!
Мама стала агрессивной, говорила со мной самым грубым образом. Она снова начала бить меня. Я думала, что, возможно, мать вымещает на мне обиду. У нее была прекрасная жизнь в Адене, которую она потеряла. Теперь же ей приходилось жить в нелюбимой стране, в которой у нее ничего своего не было. Думаю, именно поэтому она так злилась.
В конце января 1992 года отец, в то время редко появлявшийся у нас, вдруг вернулся из мечети прямо к нам домой. Его лицо лучилось радостью.
– Айаан, доченька, у меня для тебя есть прекрасная новость, лучшая из новостей. Мои молитвы были услышаны! – заговорил он. – Сегодня в мечети благословенный человек подошел ко мне и попросил руки моей дочери. Я сосватал ему тебя.
Помню, я застыла как вкопанная, затем откашлялась и сказала «нет», но отец даже не услышал. Тогда я повторила громче:
– Я не собираюсь выходить замуж за незнакомца! Папа, полный воодушевления, ответил: