Неверная

Несколько недель спустя к нам приехали молодые люди, друзья Махада. Мужчин в доме стало больше, и это не облегчало работы. Когда Махамууд ушел, то увел с собой всех женщин, и я одна должна была делать всю домашнюю работу. Я стала протестовать. Я сказала маме, что мы должны нанять служанку, кенийскую девушку, чтобы она стирала белье и делала уборку; в такой ситуации прислуга перестала быть роскошью.

Мама отказала. Я рассердилась и ответила: «Если не хочешь нанимать помощницу, делай сама». Я пошла к отцу и сказала, что мне нужно сто шиллингов в месяц, чтобы нанять служанку. Теперь, когда Абех был здесь, у нас были деньги. Отец был рад помочь мне.

Но через какое-то время мама прогнала девушку. Она сказала, что нанимать слуг противоречит ее принципам. Я ответила, что не могу делать все одна: стирать, мыть, чистить и готовить. Она никогда не помогла мне. Когда я отказалась стирать, мама ударила меня за дерзость.

Мама была в депрессии, она становилась все более злой и замкнутой, с легкостью могла меня ударить. Из-за ее отношения гости все чаще покидали наш дом. Мама чувствовала, что ее жизнь пошла не так, что весь мир сошел с ума, а люди готовы пожрать друг друга, как животные.

После возвращения в Найроби я не посещала дебаты юных мусульман и не видела сестру Азизу. Идея, что все как-то само собой встанет на место, как только будет построен Дом ислама, прекрасная мечта о халифате, когда все будут жить дружно и станут помогать друг другу, казалась совершенно глупой. Когда мой отец заставлял нас молиться, я делала это, думая о завтраке, о работе по дому, о предстоящем дне.

* * *

Через несколько месяцев Марьян Фарах, первая жена отца, приехала из Могадишо с Арро и Иджаабо. Она не стала жить у нас – это было бы слишком. У нее были родственники в Истли, и поначалу она поселилась у них вместе с дочерьми. Но та семья показалась Иджаабо слишком порочной: она не хотела жить с людьми, которые жуют кат и смотрят западные фильмы. Так что Арро осталась в Истли, а Иджаабо переехала к нам, чтобы быть с Абехом – он ведь и ее отец.

Истории Иджаабо о Могадишо были ужасны. Она видела, как собаки ели трупы, источающие отвратительный смрад. Иджаабо выжила только потому, что ее бабушка, мать Марьян, была Хавийе, из той же ветви клана, что и войска, осадившие город. Хотя Марьян принадлежала к клану Дарод, она не была высокомерной и всегда относилась к родственникам Хавийе с уважением. Поэтому во время бойни они защитили ее дом, хотя вся округа утопала в крови.

Когда Марьян с дочерьми наконец уехала из Могадишо, город уже наполовину опустел: пощадили только Хавийе и самых слабых. Иджаабо говорила, что убийства происходили внезапно – не было ни власти, ни какого-то подобия порядка.

Моя сводная сестра похудела, а ее вера еще больше окрепла. Отчасти я могла понять ее. Для Иджаабо смерть теперь стала реальностью – любой из нас мог погибнуть в любой момент, так что нужно было как можно скорее готовиться к встрече с Господом. Иджаабо стала вести себя как робот, постоянно повторяла, что нужно подчиниться воле Аллаха. Через несколько недель это всем надоело слушать. Хавейя не раз огрызалась на нее, но Ид-жаабо канючила высоким голоском:

– Я твоя сестра, и я так люблю тебя. Я напоминаю тебе, что надо молиться, не потому что хочу побеспокоить. Просто я хочу, чтобы ты попала в рай.

Однажды вечером, сразу после того как Иджаабо расположилась у нас, молодая женщина по имени Фавзия постучала в дверь и спросила Абделлахи Ясин. Она сказала ему, что ей некуда идти. Вместе с ней был ее трехлетний сын. Это был ребенок кого-то из знакомых Абделлахи, Осман Махамуд, но он был garac – бастард, незаконнорожденный. Фавзия была одинока и просила у Абделлахи разрешения остаться в доме.

Абделлахи Ясин пришел в замешательство. Он пришел к нам с матерью и рассказал историю этой женщины. Мама взглянула на нее, как на что-то плохо пахнущее, и сказала, что не может пустить в дом шлюху. Я возразила. Не было никакого повода предполагать, что Фавзия – проститутка. В моем воображении предстала женщина в лохмотьях, которой пришлось жить в лагере для беженцев. Я сказала матери: «Если ты не позволишь ей остаться, я уйду».

Спор вышел долгим, но Махад и Хавейя поддержали меня, и мама уступила. Она сказала: «Пусть остается, но я не хочу видеть ее». Я нашла чистую простынь и полотенце – в нашем хозяйстве таких вещей было мало, – и эта бедная женщина и ее ребенок в конце концов остались с нами на несколько месяцев. К тому времени нас стало так много, что Хавейя, Иджаабо и я делили один матрас на троих.