Неудачник

В этот момент чувствую странную сопричастность всему, что выше и ниже. Словно через меня проходят сотни, тысячи нитей, что пронизывают все вокруг, каждого человека, каждый объект. Нет, скорее мы все состоим из нитей, все вокруг. И любое мельчайшее движение проходящих через меня сплетений отзывается в бесконечном множестве находящихся на тех же нитях. Мы — единая структура, что живет в постоянной связи. Почти не ощущаемой, но постоянной.

Когда глаза начинают закрываться, я укутываюсь в спальный мешок, в полусидящем положении прислоняюсь к куску скалы, что еще не потерял тепло, накопленное за день. В сознании мелькают картинки новой жизни. Я улыбаюсь, самозабвенно воспроизвожу в памяти моменты самой острой радости.

А когда сон уже почти одолевает, я снова смотрю на небо. И там, за закрытыми глазами, на небе внутреннем, еще долго горят призрачные огни далеких галактик. А в уходящем на просторы сна сознании постепенно гаснет интенсивно мерцающая мысль о всепроникающем единстве.

Визит

В один из дней, утром, когда солнце еще не печет, раздается звонок в дверь. Я подхожу к калитке.

— Привет, Володя!

На пороге стоит Нахвальский. В шляпе, футболке и шортах. Вид выводит из равновесия даже больше, чем внезапное появление.

— Захар Владленович?

— Удивлен?

— Нет, обрадован! Заходит скорее!

Нахвальский заходит, в прихожей снимает шляпу, шлепанцы.

— Ну, как обосновался?

— С комфортом, Захар Владленович, тут по-другому не получается.

Нахвальский проходит в гостиную, садится на диван.

— Рассказывай, Володя, как живется?

Я слегка смущаюсь.

— Нормально, Захар Владленович, вашими молитвами. Вот, отдыхаю, плаваю в море, ищу развлечений…

— От себя бежишь?

— Похоже на то, — говорю печально. — Хочу почувствовать праздник. Знаете, такое ощущение, что бывает в детстве. Вот здесь я, наверно, поймал его краешек. И уже от этого хорошо.

— Ну, и хорошо, что хорошо. Пойдем, прогуляемся!

Идем по аллее вдоль улице. Нахвальский смотрит перед собой, о чем-то думает. Я тоже молчу. В голове множество вопросов, но не решаюсь задать. Нахвальский, словно призрак прошлого, что дергает за рукав, напоминая об ошибках и неверных шагах. И можно считать его вымышленным, если бы не плотное тело, не просвечиваемое лучами солнца. Он определенно здесь. Здесь и прошлое.

— Давно здесь не был, — говорит Нахвальский. — Уже почти забыл, как это, жить рядом с морем. А вот тебя увидел, и вспомнил.

— Почему?

— Ты изменился, Вова. Это ощущается даже по взгляду. А просто мелочей — не счесть. Что бы ни говорили, а способность действовать в сложных обстоятельствах, не отступать, подкрепленная материальной способностью, не проходит даром.

Я мельком смотрю на Нахвальского. Вот он не изменился, не считая одежды. Все тот же степенный философ, что точно подмечает изменения человека.

— Ты прошел путь, — продолжает Нахвальский. — От затравленного жизнь обывателя, что встретился мне в кафе, через маниакального невротика и опустошенного депрессией маньяка до сегодняшнего состояния.

— А что это за состояние? — спрашиваю я.

Всегда интересно, когда разговор заходит о тебе. Тем более, разговор с авторитетом.

— Способность жить дальше. Не решая глубинных проблем, зависнуть в постоянно движущейся планке настоящего, отсрочив момент принятия решения. И это хорошо! Необходимо дать истощенному сознанию отдых.

— Вы правы. Только знаете что? Я понимаю, что момент тяжелых решений придет. Но не могу. Все слишком сложно, все неявно. Что делать? Выдал бы кто-нибудь единственно верный алгоритм, чтобы я мог реализовать…

— Это невозможно, — говорит Нахвальский, словно отрезает. — Смысл, в том числе, и в том, чтобы самому плюхаться в жизни, самостоятельно искать решения. Иначе теряется цель путешествия. Можно, конечно, вместо того, чтобы исследовать новые места, читать о них в справочниках. Но когда ты сам видишь, когда вдыхаешь воздух и слышишь звуки, ощущаешь конкретное место — это совсем другое.

— Но ведь здесь ничего не разобрать! Неясно, куда идти, что делать. Я не знаю, как действовать. Или бросить все к черту, перестать думать о лишнем? Я ведь в нужном для этого месте.

— Тебя гнетет комплекс солдата, — говорит Нахвальский. — Ты целиком находишься в битве, на руках еще теплая кровь, уши закладывает от близких разрывов, глаза еще видят поверженных врагов и убитых товарищей. Близость битвы не дает тебе покоя.

— Но ведь битва и вправду ведется здесь и сейчас, в шаговой доступности!

— Это так! — подтверждает Нахвальский. — Но не забывай, что помимо солдат, есть еще генералы, что солдатами руководят. Они видят поле боя по всем фронтам. И вынуждены принимать сложные решения в рамках конкретного сражения. В котором может быть уничтожение взвода на фоне прорыва батальона. Это логика с другого уровня обзора.

— Понимаю, — осторожно соглашаюсь я.

— А помимо этого есть еще политики, что развязывают войны исходя из конкретных интересов. А над конкретными политиками стоят другие силы, что ведут еще более сложные игры.

Нахвальский улыбается.