Несущая смерть

Нет, Буруу. Я недавно сказала Мичи и тебе отвечу то же самое. Я не хочу использовать Кеннинг для принуждения…

ПРИКАЗЫВАТЬ БУДЕШЬ НЕ ТЫ, СЕСТРА.

Юкико почувствовала, как в груди тигра зарождается рычание. Раскаты грома отдавались гулким эхом.

ПРИКАЗЫВАТЬ БУДУ Я.

24 Внутри

Пётр стоял в грязном саду, в тяжелых сапогах, забрызганных черным, подняв глаза к облакам. Он пожевывал костяную трубку, порой бросая скорбные взгляды на спрятанный под курткой пустой мешочек, где совсем недавно хранились медовые травы. Лицо соткано из шрамов и рубцов. Кожа как у трупа.

Дождь прекратился, но в небесах гудел ледяной шквал, завывая среди стропил.

Хана наблюдала за Петром бессчетное количество мгновений, но жгучее любопытство наконец заставило ее заговорить.

– Пётр-сан.

Гайдзин посмотрел на Хану – льдисто-голубой глаз на его лице соседствовал с ослепительно-белым – и мгновенно уставился на землю.

Отступил назад, смущенно поклонился, приложив руку к сердцу.

– Зрячн… Зрячие, – пробормотал он.

Она спустилась в сад, листья и деревья – все было измазано черным дождем. В воздухе висела острая, как стекло, слегка ядовитая вонь, и горло защекотало от жжения. Хана сделала несколько шагов по грязи, встала перед Петром и заметила, как он напрягся, все же встретившись с ней взглядом.

– Нам надо поговорить, – начала она.

– Что говорить?

– Мой глаз. Мне нужно знать, что это значит.

Пётр пожал плечами.

– Значает, она – Зрячая.

– Но что конкретно? – спросила Хана.

– Она видит. – Пётр указал на небо, потом себе на грудь и на землю. – Она видит.

– Видит что?

– Не можно сказать. Никто не знать, пока она… проснуться.

– Но я не сплю… – нахмурилась Хана.

– Спит. – Улыбка сделала шрамы у Петра на щеках глубже. – Она спит, красивая девочка. Глаз еще закрытый.

– Хорошо, тогда разбуди меня.

– Мне? – Гайдзин напрягся, и в его голубом глазу появилось что-то, напоминающее страх. – Нет, не мне быть разбуждать. Она должна оставаться для белого. Должна быть хранить для себя. Не мне тронуть для нее, нет. Не можно. Никогда. Нет.

Хана опустилась на каменную скамью, схватившись за пряди на висках.

– Яйца Идзанаги, не понимаю, о чем ты, черт возьми, болтаешь…

– Другие Зрячн… Зрячие.

Пётр опустился на колени, в грязь, протянув руку, словно спрашивая разрешения прикоснуться к Хане.

Она не возразила, и он нежно дотронулся до кончиков пальцев девушки.

– Они разбуждать тебя. Они знать. Другие делать… она видеть.

– Другие… Такие же, как я?

– Как она. – Пётр резко отпустил ее руку, как будто обжегся. – Они показать. И знать.

– Но таких, как я, нет.

– Императрица, она Зрячие. Много… как красивая девочка. И здесь… – Гайдзин указал на восток. – Идут сюда. Армия не делала бы войну без них. Они видят. Видят много. Видят для победы.

– В Шиму идут Зрячие с силами гайдзинов?

– Должно быть, – кивнул Пётр. – Должно. Мало, сестра Катя. Может, потом больше еще.

Хана облизнула губы, потянулась под воротник к кожаному ремешку, висевшему на шее. Золотой амулет, который давным-давно подарила мать, – кулон в виде крошечного оленя с рожками в форме полумесяца.

Когда Хана вытащила его, Пётр остолбенел.

– Ты можешь сказать, что это значит?

– Где она находить?

– Мне его подарила мама. На десятый день рождения.

Пётр уставился на Хану, и в сапфировой глубине глаза блеснула жалость.

– Она Мостовой. – Пётр снова кивнул, медленно, тяжело. – Твой мама. Она Мостовой.

– Что?

– Мостовой – первый дом встречать Шима. Двадцать лет назад. Город Мрисс. Великий город, где твоя семья жить. Но ушел. – Вздох. – Все ушел.

– Они взяли ее в рабство. – После этой фразы во рту Ханы появился ужасный привкус – острый, металлический. – Ее отдали моему отцу за то, что он спас жизнь какому-то самурайскому лорду. Он оставил ее. Спрятал.

Воспоминания нахлынули шквалом: мать, мертвая, на полу, а рядом – отец. Правда о том, кем она была и кем стала, обрушилась на Хану, как удар молота.

– Изнасиловал ее.

Мать никогда не рассказывала о себе или о прошлом. Ни разу за все годы. Может, ей было слишком больно вспоминать. Наверное, ей было стыдно за то, кем она стала.

Стыдно за детей-полукровок, которых пришлось родить в адской дыре.

За нас стыдно…

Но нет, сейчас просто жалеет себя. Мать любила Йоши. И Хану тоже любила. Зачем же она тогда подарила Хане амулет, если не для того, чтобы внушить дочери хоть немного гордости?

Но если не говорить правду, слова не обретут форму?

Может, матери было невыносимо даже упоминать об этом?

– Мы заслуживаем того, чтобы знать, Пётр. – Хана хмуро уставилась на грязь под ногами. – Твои люди направляются сюда. Убивая и сжигая все на своем пути. Боги, какая-то часть меня надеется, что они уничтожат и нас.

– Не ее, нет. – Пётр казался искренне потрясенным.

Он посмотрел на ее волосы, светлые корни которых отчетливо проглядывали под краской из каракатицы.

– Убивать Тронутая Богиня? Нет. Великий позор. Черные знаки. Никогда бы касаться Зрячные убить. Никогда.