Несущая смерть

Юкико увидела маленькие крылышки, оторванные от дрожащих тел.

Дрожащие тельца, вышвырнутые из гнезда.

Летящие вниз, вниз, вниз, окрашивая небеса в красный цвет, превращаясь в ошметки.

– О боги, боги, – выдохнула Хана, обнимая Кайю за шею, прижимаясь лицом к щеке грозовой тигрицы. – О боги…

ТОРР…

– ВОТ ЧТО ТЫ СОТВОРИЛ, УБИЙЦА РОДА. ТЫ И ТВОЕ МАЛОДУШИЕ. ТВОЙ ДРАГОЦЕННЫЙ ЗАКОН. НЕТ НИКАКОЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ. НЕТ МИРА. НЕТ ПОКОЯ. ТОЛЬКО СМЕРТЬ. —

Буруу опустил голову. Загрохотал гром, прокатившийся по небосводу. Дождь лил еще сильнее. Юкико посмотрела на несчастного арашитору, согнувшегося под тяжкой ношей: тигра переполняло горькое страдание. Она потянулась к нему, изливая на друга жар своего сердца. Ни осуждения, ни гнева, только любовь – та же самая беспрекословная любовь, которую он всегда дарил ей.

А остальное не имело значения. Она принадлежала ему, а он – ей, отныне и до конца света, и ничто этого не изменит.

Я люблю тебя, Буруу.

Юкико подошла ближе. Черный дождь уже хлестал не на шутку. Она знала, что должна поторопиться, поскольку может получить ожог.

Но под дождем сидел Буруу, сгорбившийся и совершенно несчастный.

Ты меня слышишь? Я люблю тебя.

МНЕ ЖАЛЬ.

Все в порядке.

НЕТ.

Буруу поднялся на ноги, расправил крылья, затянувшие песню металла и холста, и переливающийся радугой каркас заскрипел, как старые кости. Он встряхнулся, как могла бы встряхнуться гончая, с боков стекала черная вода, глаза были устремлены к небу.

НЕТ, НЕ В ПОРЯДКЕ.

Одним прыжком Буруу взмыл в воздух и замолотил в воздухе закованными в железо крыльями. Он летел в темноту, за крепостные стены. Юкико без устали стала звать его, кричала вслед, но тепло друга угасало по мере того, как увеличивалось расстояние между ними. Печаль Буруу засела у девушки в сознании, оставив на языке кислый привкус, и она повернулась, чтобы свирепо посмотреть на Кайю.

Тигрица в ответ взглянула на нее и устремилась на веранду, чтобы укрыться от дождя вместе с Ханой и слугами с вытаращенными глазами. Юкико схватила оторванное перо Буруу и побежала в укрытие: кожу, покрытую черным налетом, уже покалывало.

Однако на мгновение она еще раз посмотрела на пару: Хана обнимала Кайю за шею, уставившись на Юкико с молчаливым вызовом.

Не говоря ни слова, Юкико прошествовала мимо них в спальню в поисках чистой воды, чтобы смыть черный дождь, пятно скорби, воспоминание о детенышах с оторванными крыльями, выброшенных из гнезда и взывающих о помощи в пустоту.

Рука скользнула к животу. Ужас, который она почувствовала, свернулся клубочком именно там. Дождь стучал, словно тысяча молотков, по выбеленной плитке над головой, как бьется сердце, как барабанит пульс под кожей.

Она просидела несколько часов в темноте, продолжая вертеть в пальцах перо, ожидая возвращения Буруу.

Задаваясь вопросом, вернется ли он вообще.

17 Марш Землекрушителя

– Вы помните нашу партию в шахматы? – Кин уставился на старика через тлеющие угли, огонь горел устало, серо-стальным цветом. – Помните, что вы мне сказали?

Даичи смотрел не мигая, холодно, как рептилия. Обдумывая все хитросплетения. Уставший и старый, отягощенный чувством вины, ответственности за жизни тех, кто нуждался в нем сейчас больше, чем когда-либо. Сейчас, когда он был так слаб.

Он медленно кивнул, на губах выступили черные пятна.

– Помню.

– Тогда нам нужно поговорить. – Он кивнул в сторону Каори. – Наедине.

Во рту у него кровь. Растекается по языку привкусом смерти.

Даичи согнулся пополам, когда его охватил приступ кашля, впиваясь пальцами в живот, в горло, смеясь где-то в глубине души. Было нечто пугающее в том, чтобы так жить – знать, что каждый вдох может стать последним толчком, который приведет к этому. К боли. К беспомощности.

Тогда начинаешь жить каждое мгновение, боясь дышать – делать то самое движение, которое поддерживает твою плоть. Пока не поймешь, что это вовсе не жизнь, а просто ожидание смерти.

Он не имел ни малейшего понятия, сколько времени продолжается мука. Ни единой мысли, кроме одной: он хотел, чтобы страдания прекратились, пожалуйста, пусть все закончится. Даичи знал, что болезнь – справедливое наказание, скручивающее его на полу камеры и окрашивающее ладони в черный цвет.