Нестор Летописец

Миновал еще год, и беда постучалась уже в ворота Киева и ворвалась в Печерскую обитель. Сначала к стольному городу подкрался половецкий хан Боняк и сжег княжеский двор в местечке Берестово. У Мономахова города Переяславля быстрым набегом прошел хан Куря, оставляя за собой пепелища. А в конце мая здесь же объявился Святополков тесть Тугоркан. Пришел не по-родственному. Осадил Переяславль. Святополк и Владимир смогли подвести войска к городу незаметно. «Горожане же, завидев их, обрадовались и вышли к ним навстречу, а половцы стояли на той стороне Трубежа{112}, тоже приготовившись к бою; Святополк же и Владимир пошли вброд через Трубеж к половцам, Владимир же хотел выстроить полк, они же не послушались и ринулись верхом на врага. Увидев это, половцы побежали, а наши погнались вслед воинам, рубя врагов. И даровал Господь в тот день спасение великое: 19 июля побеждены были иноплеменники, и князя убили Тугоркана и сына его и других князей; много врагов наших там пало. Наутро же нашли Тугоркана мертвого, и взял его Святополк как тестя своего и врага, и, привезя его к Киеву, похоронили его на Берестовом, между дорогой на Берестово и другою, ведущей к монастырю»[521].

Радость победы затмило новое несчастье. Днем позже вновь объявился под Киевом Боняк. Отражать несколько набегов сразу Святополк и Владимир не могли: не может воин отражать удары и спереди, и сзади, и справа, и слева. Боняка упустили. На сей раз пострадали киевские обители. Среди них и Печерский монастырь. Строки летописца полны нескрываемых боли и гнева: хана-степняка он чествует «безбожным», «шелудивым», уподобляет хищнику: «И 20 числа того же месяца, в пятницу, в 1 час дня, пришел вторично Боняк безбожный, шелудивый, крадучись, хищник, к Киеву внезапно, и чуть было в город не ворвались половцы, и зажгли низину в предгородье, и повернули на монастырь, и зажгли Стефанов монастырь и деревни, и Германов. И пришли к монастырю Печерскому, когда мы по кельям почивали после заутрени, и кликнули клич около монастыря, и поставили стяга два перед воротами монастырскими, а мы — кто бежал задами монастыря, кто взбежал на полати (церковные). Безбожные же сыны Измаиловы{113}[522] высадили ворота монастырские и пошли по кельям, вырубая двери, и выносили, если что находили в келье. Затем они зажгли дом святой владычицы нашей Богородицы и пришли к церкви, и подпалили двери, устроенные к югу, и вторые же — к северу, и, войдя в притвор у гроба Феодосиева, хватая иконы, зажигали двери и оскорбляли Бога нашего и закон наш»[523].

Нестор был одним из монахов, переживших ужас гибели от рук варваров-осквернителей. И он бежал от степняков, с гиканьем и свистом ворвавшихся в святое место, намоленное Антонием, Феодосием, Стефаном. Бежал задворками. Подобрав длинную рясу, цепляющуюся за предательские ветки кустов. Чувствуя, как сердце бьется почти у горла и готово выскочить из груди. Прятался, лежал долго, словно мертвый, хоронился в садовой канаве. Или сидел, вжавшись в угол, на церковных хорах, вслушиваясь в каждый звук: не ступает ли на лестничные ступени нога поганого половчина? Он впервые испытал чувство беспомощности и, наверное, даже богооставленности и утешал себя: «Бог же терпел, еще ведь не пришел конец грехам их и беззакониям их, потому они говорили: „Где Бог их?{114} Пусть он поможет им и спасет их!“, и иными бранными словами обращали хулу на святые иконы, насмехаясь, не ведая, что Бог наказывает рабов своих бедствиями войны, чтобы делались они как золото, испытанное в горне: христианам ведь через множество скорбей и напастей предстоит войти в царство небесное, а эти поганые и оскорбители, которым на этом свете досталось веселие и довольство, на том свете примут муку, дьяволом они обречены огню вечному»[524]. А выйдя из укрывища на свет, дрожа, боясь дуновения ветра, страшась собственных тени и следа, увидел недвижно лежащие тела иноков, пронзенные безжалостной стрелой или срубленные лихим ударом острой сабли: «Убили ведь несколько человек из братии нашей оружием, безбожные сыны Измаиловы, посланные в наказание христианам»[525]. Свои горечь и жажду возмездия книжник выразил в молитвенном обращении: «Потому-то и мы, вслед за пророком Давыдом, взываем: „Господи, Боже мой! Поставь их колесом, как огонь на самом ветру, пожирающий дубравы, так погонишь их бурею твоею, искази лица их обидой“{115}. Это ведь они осквернили и сожгли дом твой и монастырь матери твоей, и трупы рабов твоих»[526]. Перед нами драгоценное свидетельство чувств, испытанных нашим героем, и его мыслей.