Несколько слов об Ренане

Дальше онъ нсколько поясняетъ свою жалобу. «Французскія требованія ясности и умренности, которыя иногда, нельзя въ томъ не признаться, принуждаютъ насъ говорить лишь часть того, что мы думаемъ, и вредятъ глубин, казались мн тиранніею. Французскій языкъ хочетъ выражать лишь ясныя вещи; между тмъ, самые важные законы, т, которые касаются превращеній жизни, не бываютъ ясны; мы ихъ усматриваемъ въ нкоторомъ полусвт». «Такимъ-то образомъ, Франція прошла мимо иныхъ драгоцнныхъ истинъ, не то чтобы не видя ихъ, но отбрасывая ихъ въ сторону, какъ нчто безполезное или невозможное для выраженія» [3].

Въ этихъ самооправданіяхъ или самообвиненіяхъ, можетъ быть, есть нкоторое преувеличеніе. Можетъ быть, то, чего не усплъ высЕазать Ренанъ, эта область «глубины» и «драгоцнныхъ истинъ», не такъ велика, какъ можно подумать съ перваго раза. Вроятне, что онъ самъ, какъ истый французх, не чувствовалъ расположенія говорить о томъ, что видлъ только «въ полусвт». Въ сущности, онъ не обладалъ философскимъ складомъ мысли; у него нигд нтъ точной постановки понятій и ихъ послдовательнаго развитія. Онъ имлъ большой вкусъ съ философскимъ соображеніямъ, но обыкновенно понималъ ихъ только въ образахъ и фантазіяхъ, уловлялъ ихъ смыслъ чувствомъ, а не умомъ. Тмъ привлекательне онъ для читателей, но едва-ли можно сказать, что онъ скрывалъ про себя пониманіе боле глубокое, чмъ то, которое усплъ выразить.

VII Оцнка со стороны католиковъ и протестантовъ

Вотъ стихіи, изъ которыхъ сложился умственный міръ Ренана. Он влекли его въ разныя стороны; но вмст съ тмъ он давали ему такое богатство мыслей, какое рдко можетъ встртиться. Германскій французъ, или французскій германецъ, протестантскій католикъ, свтскій монахъ — таковъ былъ человкъ, задумавшій написать Исторію первобытнаго христіанства.

Что же вышло? Не мудрено, что вс его читали (кром Спенсера, объявившаго о томъ въ газетахъ) и что онъ никому не угодилъ. Говорить объ этой книг можно безъ конца; но для насъ интересно было бы найти для нея основную точку зрнія, то-есть ту точку, съ которой открывается главная ея черта. Волей-неволей приходится и придется читать Ренана; не дурно бы поискать какихъ-нибудь указаній, при которыхъ мы могли бы въ немъ не путаться, могли тотчасъ видть его ложную сторону и прямо брать то хорошее, что въ немъ есть.

Католики не могутъ намъ помочь въ этомъ дл. Они встртили книгу Ренана съ обыкновеннымъ въ такихъ случаяхъ слпымъ фанатизмомъ. Тотъ же чистосердечный и блестящій умомъ Гратри, изъ котораго мы привели выписку, говорящую отчасти въ пользу Ренана, въ другихъ мстахъ объявляетъ и старается доказать, что Vie de J'esus «основана не только на атеизм, но на отрицаніи разума, что она есть лучшій плодъ, завершенное, классическое, окончательное произведеніе софистической школы, самой странной, самой слпой и наиболе достойной сожалнія, какая тольгсо упоминается въ исторіи человческой мысли» [4]. (Тутъ разумется школа Гегеля).

Невольно приходитъ на умъ поговорка: кто слишкомъ много доказываетъ, ничего не доказываетъ. Когда порицаніе доходитъ до такой крайней степени, оно теряетъ всякую силу, потому что слишкомъ ясна его несправедливость. А главное — оно намъ безполезно; оно лишаетъ порицаемую книгу всякаго человческаго смысла, длаетъ изъ нея невозможное чудище, а потому не можетъ руководить насъ даже въ пониманіи ея темныхъ, дурныхъ сторонъ.

Настоящую свою критику Ренанъ нашелъ у протестантовъ, притомъ не у какихъ-нибудь отсталыхъ лютеранъ, а у самыхъ передовыхъ протестантовъ, доходящихъ до грани вольнодумства, или даже перешедшихъ эту грань. Они вполн цнятъ достоинства Ренана, значеніе того поворота, который онъ произвелъ въ пріемахъ исторіи, составлявшей его предметъ; но ихъ поразилъ у него нкоторый существенный порокъ, именно, недостатокъ чистаго вкуса и чистаго нравственнаго чувства. Такъ, Карлъ Шварцъ указываетъ у него погоню на «рзкими контрастами, совершенно напоминающими поэзію новйшихъ французскихъ романтиковъ, послднія произведенія Виктора Гюго»; но, сверхъ того, «повсюду проглядывающую нравственную распущенность, тоже новйшаго парижскаго времени». «Онъ думаетъ», продолжаетъ Шварцъ, «что вс великія дла длаются только посредствомъ народа, что для дйствія на народъ нужно отдаваться его идеямъ, нужно брать его, какъ онъ есть, со всми его иллюзіями». «Ренанъ особенно любитъ украшенія, угождающія вкусу читателей и читательницъ романовъ. Сюда мтятъ романическіе намеки въ отношеніи къ Маріи Магдалин, къ жен Пилата, увидвшей въ окно чарующій образъ юнаго галилеянина» и пр. Нельзя не согласиться съ Шварцомъ, что во всемъ подобномъ, дйствительно, слышно вяніе «новйшаго парижскаго духа съ его нравственною гнилью» [5].

Разумется, намъ нельзя здсь вдаваться въ обширныя выдержки и разъясненія. Приведемъ лишь, ради подтвержденія, еще огзывъ Шерера, глубокаго и тонкаго писателя. Онъ осыпаетъ похвалами Vie de J'esus, но въ заключеніе говоритъ: