Несколько карт из цыганской колоды

– Не знаю, как насчет дурного знака, я в приметы не верю, но вот мне в самом деле как-то не по себе. Я еще тут с похорон еду. Мать вот померла… Последняя она, кто из родных оставался. Так что настроение то еще…

– Выпить хотите?– спросил Виктор Васильевич, и полез за портфелем.

– Это можно,– отозвался Лев Николаевич, – у меня тут кой-какая закуска с поминок осталась.

Он тоже полез в свой маленький старомодный фанерный чемоданчик, из которого извлек круг домашней колбасы, копченое сало, яйца, маленькие пупырчатые огурцы, похожие на буквы "С" и четверть круглого черного хлеба.

Виктор Васильевич поставил на стол бутылку азербайджанского коньяку. Лев Николаевич почему-то сказал:"Ага!", – и тотчас удалился, надо понимать – к проводнице, за стаканами.

Налили по первой, а затем и по второй. Лев Николаевич говорил много, ему явно не хватало собеседника уже лет с десяток. Его речь была простой и понятной без неологизмов и новомодных словечек, вырванных из других языков. Виктор Васильевич не без удивления отмечал, что по странной иронии, даже судьбы у них были очень похожи, и что особенно удивительно, и родились они в один день. Сам Лев Николаевич был из Москвы, хотя родом из Ставрополья. Впрочем, как он говорил, оттуда они уехали давно, еще в раннем детстве и потому тех мест Лев Николаевич не помнил.

Работал он в геологоразведке начальником партии, но в последнее время ездил мало: то – одно, то – другое… но, видимо, на будущий сезон все-таки поедет к Становому хребту искать молибден. А пару лет назад от него ушла жена…

К концу бутылки они обменялись адресами, затем открыли окно и еще долго курили, выпуская дым в непроглядную тьму. Было удивительно хорошо и одновременно как-то странно на душе. Виктор Васильевич все не мог понять, что именно его словно бы колет, не дает полностью расслабиться.

Затем он вышел в туалет, а когда вернулся, Лев Николаевич лежал на сидении и хрипел, схватившись за горло. Виктор Васильевич метнулся к нему, расстегнул рубаху, затем еще шире открыл окно:

– Погоди, милый, я сейчас! – с этими словами он побежал к проводнице. У той дверь была закрыта на ключ и лишь после того, как Виктор Васильевич стал тарабанить ногами, за дверью послышалось какое-то шуршание, и затем грубый голос недовольно произнес:

– Чего надо?

– Доктора! Человек умирает!

Дверь тотчас отворилась и показалась голова в синем берете, из под которого торчали растрепанные волосы:

– Кто умирает?

– Сосед мой. Есть врач в поезде?

– А я почем знаю? Пойду у начальника спрошу… Ты в каком купе?

– В десятом.

– Ах, да, помню… Вот дьявол… и остановка как назло через пять минут…вот уже ход начали замедлять… Хотя, может там и врач будет…– рассуждала в полголоса проводница, переваливаясь по узкому вагонному проходу.

Виктор Васильевич вернулся в купе, держа в руке стакан воды. Впрочем, это уже было не нужно. Лев Николаевич затих. Его лицо немного изменилось, и он теперь смотрел неподвижным взглядом в одну точку где-то на темном потолке. Виктор Васильевич закрыл ему глаза, а после накрыл лицо серым вафельным полотенцем с надписью МПС. Поезд действительно останавливался, и нужно было поторопиться. Он без труда нашел в маленьком фанерном чемоданчике документы: паспорт, водительские права, еще кой-какие малозначимые бумаги. Там же были и ключи от квартиры. Все это он переложил в свой портфель, а на их место положил свой паспорт и просроченное преподавательское удостоверение. Он пожал еще теплую руку и перешел в другой вагон.

Поезд остановился на какой-то узловой станции, ярко освещенной откуда-то из поднебесья жгуче-белыми фонарями.

Виктор… Нет, уже – Лев Николаевич ступил на перрон, и, не оглядываясь, направился к билетным кассам, откуда теперь и начиналась новая, совсем незнакомая, и, наверняка, удивительная жизнь.

Кюрасао, 2010

Пленники Мукбара

(Аркан XIV)

Когда солнце, медленно, расплавляя под собой пыльный воздух города, наконец, достигло зенита, улицы заметно опустели, и можно было спокойно идти, не оглядываясь всякий раз, когда кто-то наступал на задники сандалий. «Как они только выдерживают все это…»,– думал Зэв о сандалиях, но после тотчас выплывала другая, весьма пугающая мысль: «Если они все-таки порвутся – назад мне уже не дойти, во всяком случае, до полуночи… По горячей сковороде идти и то, куда как приятнее»

Людей на улицах становилось все меньше и меньше, и вот уже можно было спокойно добраться до любого из прилавков, расставленных плотно по обеим сторонам узкой кривоватой улицы. Они зазывно пестрили всякой всячиной, дразнили удивительно вкусными запахами и соблазняли подчас совсем уже смешными ценами, нарисованными цветными фломастерами на рваных картонках.

Зэв столько читал про этот город, про его стены и дороги, вымощенные еще римлянами, а затем и крестоносцами, что ему не нужен был путеводитель. Лишь изредка он заглядывал в маленькую книжицу, но и то лишь затем, чтобы убедиться в правоте того или иного своего предположения.