Непонятый «Евгений Онегин»

Повторение художественного приема вносит свою лепту в подкрепление ритмического строя романа. Вот повествовательный прием: подключение к сквозной, стержневой линии повествования новых, побочных линий, расширение поля зрения. Главный герой представлен читателю таким, каким он будет — уже на наших глазах — участвовать в действии. В первой-второй строфах романа мы слышим и видим героя, мчащегося в пыли на почтовых в деревню. Тотчас после первого представления поэт погружается к самым истокам биографии Онегина, дает концентрированный итог воспитания и образования героя. Затем монотонный светский образ жизни героя воспроизводится не в поступательном движении, но статично — через подробный рассказ об одном характерном дне из жизни Онегина. «Большая» экспозиция первой главы вбирает в себя не только предысторию героя, но и первый этап его собственных поисков, отклоняющихся от движения толпы, — первый его духовный кризис периода петербургского затворничества. Возвращение при последовательном повествовании к тому моменту жизни героя, с которого пошел рассказ, специально оговорено замечанием в скобках: «И тем я начал мой роман». Таким образом, отчетлив петлеобразный рисунок представления героя: от состояния, которое переживает герой в начале основного сюжетного действия, делается резкое погружение на полную глубину ретроспекции, затем происходит неторопливое возвращение к исходному моменту повествования, после чего продолжается сюжетный рассказ.

Удивительно, что «петлеобразный» рисунок включения ретроспекций выдерживается строго. «Как только повествование подходит к новому персонажу, месту действия, к новой теме, так обычно следует более или менее обстоятельный исторический экскурс»[144]. Так вводятся в повествование и Ленский, и Татьяна, и даже многие из второстепенных персонажей: старушка Ларина, няня (с тем отличием, что о ее прошлом рассказывает не автор, а она сама), Зарецкий. Заглавный герой имеет лишь то преимущество, что его предыстория рассказана наиболее подробно, развернута на целую главу, остальные экскурсы компактнее, концентрированнее. В рассказе о второстепенных персонажах используется своеобразная антитеза «бывало» — «ныне».

За пределами такой структуры совсем немногое. Несколько штрихов из биографии Ольги сообщается косвенно — в рассказе о Татьяне; но заурядная Ольга и лишена в романе отдельно выделенной биографии. Рассеяны сведения из биографии Ларина-отца, но «натурой» он и не представлен. Притом именно Ольга и ее отец на редкость монотонны, они лишены развития. То, что с ними «бывало», вполне исчерпывается тем, что показано в «сиюминутном» движении романа.

«Петлеобразный» композиционный рисунок сохраняется и при включении авторских бесед с читателями: невзирая на количество, объем и характер «лирических отступлений», «повествование опять возвращается на оставленную дорогу и именно на то место, с которого автор ушел в сторону…»[145]. Еще одна «рифма», добавляющая повествованию изящество и стройность: повторы ритмичны, рисунок их включения придает повествованию дисциплинированность, строгость, а неистощимая виртуозность вариаций преодолевает опасность однообразия.

Сквозной поэтический образ может использоваться как средство характеристики героя. Внешняя неактивность Онегина, его покорность обстоятельствам находит выражение в таком любопытном авторском обозначении состояния героя, как сон наяву. К слову, Онегин неоднократно показан спящим обыкновенным образом, без метафор: «Спокойно спит в тени блаженной / Забав и роскоши дитя». Даже в утро дуэли «Онегин спит себе глубоко», без сновидений. Лишь однажды, после неожиданной встречи с Татьяной на рауте, «Мечтой то грустной, то прелестной / Его встревожен поздний сон». Снов своего приятеля Пушкин нигде не пересказывает. Но понятием «сон», применительно к Онегину, поэт регулярно обозначает состояние бодрствования, когда человек отдается во власть дум и даже обстоятельств; сознанием он фиксирует происходящее, но выпускает возможность активного вмешательства, противопоставления своей воли тому, что совершается. Это состояние может быть приятно человеку (тогда, естественно, не возникает желания его прерывать), но оно властвует над ним даже тогда, когда неприятно.

Сны наяву Онегин видит в экстремальных обстоятельствах. Получив письмо Татьяны, «в сладостный, безгрешный сон / Душою погрузился он». Во время дуэли отмеченное состояние переживают оба соперника: «Как в страшном, непонятном сне, / Они друг другу в тишине / Готовят гибель хладнокровно…» Особенно настойчиво подчеркивает поэт это состояние Онегина, когда герой влюблен: «Та девочка… иль это сон?..»; «Что с ним? в каком он странном сне!», «И постепенно в усыпленье / И чувств и дум впадает он…»