Некромант и такса

Полицейская башня в четыре утра была пуста, как должно быть пусто ночное кладбище. Но в эту ночь в Бромме все стало с ног на голову, и городская полиция, включая распоследнего писаря, как раз бегала по кладбищу, пытаясь кое-как покрыть преувеличенной суетой и командирскими воплями те безобразия, которым сама же потакала. Сложная задача у городских властей – сделать так, будто ничего из того, что было, не было, а из того, что известно, сделать, словно все было не так. Словом, на второй этаж я взобрался наощупь в прорезаемой скрипами ступеней тишине, потому что для лунного света окна были слишком узки, а слабая оплывшая свеча горела только наверху в маленьком углублении стены. Ключи были на месте. Я вытащил из ниши огарок и открыл камеру священника.

Тоби в этот раз со мной не было, я оставил его с Душечкой, паковавшим вещи.

Несчастный узник не ложился на кровать. Где молился, там его и сморило. Я подошел и забрал из-под его руки молитвенник, негоже освященной книге валяться на грязном полу. Он вздрогнул, стал подниматься, увидел меня и замер. Похоже, думал – меня разорвет от прикосновения к святым текстам. Меня не разорвало.

Я поставил плошку со свечой на стол, сел на убогое ложе и стал рассказывать, как стал некромантом и почему. В некоторой степени самому себе, потому что с самом собой тоже нужно было объясниться. Про справедливость, про равновесие мировых сил, про заклятья с противозаклятьями, подобрать которые непросто, про свою беспомощность перед человеческой глупостью, самонадеянностью и злой волей, про Машины, страх и кровь, которые копятся за горами и двигаются к нам, про то, как дар зовет окунуться во все это, и про своих детей, ради которых я должен бороться с искушением, потому что в общечеловеческих интересах не поддержать тот ужас, не слиться с ним, а попытаться остановить, уничтожить его. Пока я не знаю, как, но должен разобраться, понять. Поэтому еду туда. И он, если хочет быть полезным людям и спасти хоть кого-то, кроме самого себя, должен бы подумать, как употребить свой дар во благо, а не для самоубийства. Хватит бессмысленных смертей. Вообще хватит смертей нам, некромантам. Иначе они действительно сведут нас с ума и породят какое-нибудь новое зло.

Дело кончилось тем, что он встал и сказал, что поедет со мной. Нет, он не боится отвечать перед церковной делегацией, которая явится по его душу. Но хочет убедиться в том, я говорю правду. Что маленькая колдунья, звавшая его с собой вступить в Вечную Стражу и защищать пряничную Бромму, в которой все неправильно, погибла не зря. Уйти из полицейской башни действительно было самое время, пока стражи не вернулись и церковная делегация, которая сегодня-завтра будет, не посадила его накрепко под свою опеку.

Молодого человека зовут Доран, "отец Доран" сказать я ему отчего-то не могу, обстоятельства его и моей жизни не складываются в слова. Он тоже не зовет меня "мастер", говорит "господин колдун". Если Доран сбежит от своих, то и какой он уже "отец". Его заочно лишат сана, как только в Бромму доедет епископский представитель. Ростом священник выше меня, худой, нескладный. Очень грязный, от него плохо пахнет. Поэтому в наше разбойничье войско он вписывается как родной. Словно с самого начала с нами был. Нужна ли мне его помощь, как обладающего даром некромантии, не знаю. Скорее, нет, чем да. Подобные потерявшие себя люди обычно обуза. Но в разговоры он не ввязывается и пока мне не мешает. Думаю о его жизни: шел, шел куда-то, никуда не пришел. Не мог же он не знать о собственном даре? Сознание особенности, понимание сути дарования приходит к колдуну лет в двенадцать-тринадцать. Почему не признал его в себе и причалил к другому берегу? Впрочем, может быть, еще соберется с силами. Молодость тем хороша, что на тебе нет ярма обязательств и ты еще можешь выбирать себе будущее. Ту дорогу, которую он выбрал для себя, поперек призвания, вопреки дару, он не выдержит, это заметно.

Я отдал ему завтрак, приготовленный мне вдовой в дорогу, а старый Фальк уступил свою клячу и латанную-переатанную кожаную куртку взамен безнадежно испорченной сутаны. Мне жаль, что Фальк остается. И жаль, что не было времени толком поговорить с Фальком. Все, что я успел от него узнать полезного – два заклятья на скрещенных пальцах. Их можно делать молча, но в моих неумелых руках и при неподходящем даре необходимой великой силы разрушения в них нет. Так, собачий хвост подпалить, табурет опрокинуть. Надеяться я могу только на себя и на то, что успел выучить. Зато я увидел, как Фальк прощается с Душечкой, и понял, кто Душечкин папаша-колдун.