Некромант и такса

* * *

Остановились в пограничной деревушке, есть немного времени. Продолжу описание утренних событий более подробно.

Мы тронулись в дорогу около пяти утра. Я почти не сплю последние несколько ночей, ну да черт с ним. Черный, как деготь, и такой же горький броммский кофе помогает держаться бодро. Город тоже не спит вторую ночь подряд, причины я упоминал. Примерно в четыре я был на ногах и находился в домике священника. Решил показать ему список приговоренных к встрече с Машиной, среди которых нашел имя его родственника. Отец настоятель был в возбужденном состоянии, каемка волос вокруг лысины, красной от ажитации, стояла торчком, глаза блестели. Он тоже впервые в жизни вел дела с ведьмовским ковеном, и это его самого изумляло до глубины души. Видимо, он не догадывался, что ковен вовсе не сборище исчадий ада в погремушках из сушеных крыс, а несколько вполне уважаемых матрон и приятных в общении молодых дам. Его отношение показательно. Вот как люди нас представляют. Причем, даже если лично знакомы. Почему-то им думается, что колдун или ведьма, даже если внешне человек, где-нибудь в душе или сразу под одеждой нелюдь и чудовище. Грустно.

Потом интересы ковена и церкви разойдутся, конечно. Но пока эти силы взаимодействуют весьма успешно. Контрабандисты и помогавшие им егеря из Могильцев бежали с кладбища, роняя обувь и подмоченные детали одежды. Надеюсь, сунутся на кладбище они теперь не скоро. А как честным людям быть, если городские власти бездействуют? Только так. На проповеди отец Оттон потом скажет прихожанам, что все произошедшее – наказание мерзавцам за осквернение могил и прочие грехи. Что они сами на себя призвали гнев Божий.

Впрочем, священника я посетил не за тем, чтоб узнать о триумфе кладбищенской справедливости. Я собирался расспросить, что еще он знает о событиях за горами и неприятностях упавшей с колокольни ведьмы. Как одно может быть связано с другим?

Я сильно смутил отца Оттона подобными расспросами. Пожалуй, это тайна исповеди, сказал он. Душа бедной девочки все еще бродит вокруг городского собора, поэтому выдать ее признания, даже околичностями, отец Оттон не вправе. Может быть, она потому и не упокоилась, что сказала ему слишком много, и боится раскрытия тайны. Но из тех сведений, которые общеизвестны – она упорствовала в заблуждении, что колдовство это хорошо, а церковь если и не плохо, то должно подвинуться перед даром и предназначением. Потому что, если дар дан, значит, не просто так, а для служения равновесию. Запретил подходить к причастию отец Оттон ей потому, что она высмотрела зачатки способностей у молодого помощника отца Оттона. Стала преследовать его и уговаривать поддаться дару, уйти из церкви, отречься от сана, заняться колдовством. Тут он боялся скорее за молодого священника, поскольку колдунья могла не ограничиться одними только уговорами, а молодая кровь горяча. Кто знает, чем такая одержимость девочки колдовскими способностями могла бы кончиться. Она искала своих, бедняжка. И никто не виноват, что нашла их не там, где им быть положено.

Я спросил его, ходила ли колдунья в замок, помогала ли матери ухаживать за профессором. Да, постоянно, с самого детства, ответил он. Видимо, там ей в голову и вложены были эти вредные идеи о превосходстве призвания над верой. А я, если честно, не очень понял, чем одно мешает другому, даже если ты призван. Дороги земные запутаны пред нашим взором, не всегда мы видим и понимаем, что почему делается и куда нас ведет. Я, например, верю в бога. Но верю еще в приметы и знаки, и мне не кажется, что предназначение и божий промысел такие уж разные вещи. Ересь, согласен. Или суеверие. Но привело меня сначала в Бромму, потом к профессору в замок и библиотеку. А еще одарило меня волшебной собакой, чующей подвох. И имена, и числа, и лунные руны, и зачарованные Машины – слишком многое совпало, чтобы быть свободными от предназначения и равновесия случайностями.

Еще я подумал вот что: если у молодого священника есть дар говорить с мертвыми, он тоже должен чуять кровь и смерть, идущие в сторону Бромы с Машиной. Его воспитали в других традициях и на иных ценностях, ему должно быть тяжко ощущать все это, тем более, что от близких смертей его дар воспитывается, вызревает, растет. Он многого не понимает, не знает, принимает за искушение. Я должен ему объяснить, что бояться этого не надо. Что дар это не приговор, а выбор. Что близость и видимость смерти не делает жизнь бессмысленной и страшной. Наоборот, от понимания смерти живой, сущный мир становится ярче, а жизнь ценнее.

И я попросил у настоятеля разрешения поговорить с молодым священником о его злосчастном даре. Пообещал объяснить, что дар – не повод сходить с ума. А колдун не обязательно значит безбожник, отступник, еретик. Дар дан человеку в помощь, а не в умерщвление. В конце концов, в церковной традиции тоже есть святые, говорившие с мертвыми.