Некромант и такса

– Должны, так говорите, – бросил мне через плечо инвалид, и в будке грохнула дверь.

Я слегка растерялся. Душечка попробовал рукой запертые цепью створки.

– Перелезем? – спросил он и махнул в сторону ближнего холма, где вдали сквозь деревья виднелись валуны у ограды. Можно было забраться на камни, с них на решетку, оттуда, с риском разорвать одежду, спрыгнуть в парк.

Меня взяла злость. На город, в котором происходит торговля гробами, на профессора, который не постеснялся заявиться ко мне в сон, даже на лунное колдовство, в которое я поверил, завороженный смыслом созвучий, а оно обернулось злобным сундуком. Тоби между тем пролез под воротами и задиристо тявкнул мне с той стороны: давай мол, не стесняйся.

Я поднял трость, направил ее на тяжелые звенья цепи и собрал в середину себя свою силу, чтобы пропустить сквозь руны. Над замком и городом висели тучи, близко к полнолунию лунное колдовство работает и днем, лишь бы не на прямом солнце. Все, как написано в конспекте. Немного не рассчитал по неопытности. Полыхнуло так, что пес прыгнул в кусты, а ворота как были запертыми, так плашмя и легли внутрь. Помню, что я подумал в тот момент: это мне они будут говорить, будто я бездарь? Я вон как могу! Они говорят, некромантия не боевая магия? Да один мой кот чего стоит! И сундук!.. Потом немного стыдно стало. Вывернул столбы, загнул решетку, сломал петли, кому-то придется чинить… Только никакого впечатления это не произвело. Страж закрылся, из конюшен вдали вышли двое, посмотрели и опять ушли. Будто тут каждый день так.

Душечка почесал в затылке, пробормотал: "Однако…" – и мы вошли в замковый парк.

Что делать дальше и куда идти, я представления не имел, но храбрый Тоби взялся быть поводырем. Он призывно тявкнул, поднял хвостик свечкой и посеменил к воротам поварни. Мы за ним. Я не опасался, что он заведет нас в подвал с жирными крысами. После падения ворот дар во мне разогрелся, стал проситься в работу (хотя бы опрокинуть еще что-нибудь – зачеркнуто), и мне стоило сил сдержать себя. Я стал больше видеть, и сейчас еще немного тепла остается внутри (вижу привидения мышей в стенах, вот так и попадают в сумасшедший дом – зачеркнуто). Теплом этим можно прикасаться к волшебному, и я видел, что Тоби бежит по следу колдовства.

Броммский замок затеян с размахом, в поварню здесь можно въехать телегой, доверху полной дичью. Внутри очаги давно заброшены, сажа размазана по стенам и потолку, в котлах, кастрюлях и на вертелах паутина и пыль. Из поварни по лакейской лестнице, которой в парадный зал таскают блюда с едой, мы поднялись на второй этаж, повернули во флигель прислуги. Два узких коридора с кладовками, снова лестница. Тут Тоби застрял, ступени были слишком круты, я взял его под руку и по тонкому зову дара пошел вперед. Душечка отстал где-то, но я про него позабыл. Я уверился, что могу охранять себя сам. Еще коридор, брошенные метлы и совки, какое-то тряпье в разворошенном сундуке, но здесь уже чисто, ни пыли, ни копоти. И дорогу мне заступает – кто бы вы думали – приемная мать колдуньи из Могильцев. В руках у нее тряпка, за спиной ведро. Она моет полы – не в парадных покоях, не в княжеской кухне, где все заросло грязью, во флигеле прислуги. Недобро щурится на меня, Тоби на нее глухо ворчит. Я бы тоже заворчал из-за завязанных рукавов, но приличия не позволяют.

– Мне нужен профессор, – сказал я. – Позвольте пройти.

– Убийца!.. – отвечала она и сделала такое движение, словно хочет ударить меня тряпкой, а я удивился и слегка отступил. – Не думала, что у тебя хватит совести сунуться сюда после того, что ты сделал! От вас, колдунов, нет покоя ни на этом свете, ни на том!

– Вы все сошли с ума, – кажется, сказал я. – Вся Бромма сошла с ума. Там торгуют гробами и помешались на чертовщине!

– Будь ты проклят, колдун, – рука с тряпкой у женщины упала. – Ты убил душу моей дочери после того, как другие убили ее тело!

– Так вот вы почему завязали мне белье узлами! – воскликнул я. – Незачем было и браться стирать!

– Да я бы завязала узлом тебя, если б знала, зачем ты ищешь привидения! – и столько ненависти было в ее голосе, что я содрогнулся.

– Я не развоплощал вашу дочь, – ответил я сдержав себя, хотя был рассержен и не имел намерений оправдываться. – Я упокоил матушку Марбет, а Марию-Аннетту оставил петь песни в полицейской башне. Можете поти туда и послушать, если вам дано. Я ей доверяю. Она сама уйдет, когда посчитает нужным.

– Вы!.. – крикнула она, сделала шаг ко мне (а я, сознаюсь, снова от нее, потому что она все еще угрожающе держала тряпку), лицо у нее вдруг покраснело, а на глазах выступили слезы. – Вы!.. Вы лжете!.. Я не понимаю вас!..

– А я вас, – сказал я и протиснулся мимо вдоль стены.

– Если вы солгали мне… – раздалось мне в спину, но я уже не слушал. Нет времени разбираться в местных бреднях.